По смерти Макрины Василий на 17-м году жизни снова поселился в Кесарии, чтобы заниматься в тамошних школах разными науками. Благодаря особой остроте ума Василий скоро сравнялся в познаниях со своими учителями и, ища новых знаний, отправился в Константинополь, где в то время славился своим красноречием молодой софист Ливаний⁴. Но и здесь Василий пробыл недолго и ушел в Афины — город, бывший матерью всей эллинской премудрости⁵. В Афинах он стал слушать уроки одного славного языческого учителя по имени Еввул, посещая вместе с тем школы двух других славных афинских учителей, Имерия и Проэресия⁶. Василию в это время пошел уже двадцать шестой год, и он обнаруживал чрезвычайное усердие в занятиях науками, но в то же время заслужил и всеобщее одобрение чистотой своей жизни. Ему известны были только две дороги в Афинах — одна, ведшая в церковь, а другая — в школу. В Афинах Василий подружился с другим славным святителем — Григорием Богословом⁷, также обучавшимся в то время в афинских школах. Василий и Григорий, будучи похожи друг на друга по своему благонравию, кротости и целомудрию, так любили друг друга, как будто у них была одна душа, и эту взаимную любовь они сохранили впоследствии навсегда. Василий настолько увлечен был науками, что часто даже забывал, сидя за книгами, о необходимости принимать пищу. Он изучил грамматику, риторику, астрономию, философию, физику, медицину и естественные науки. Но все эти светские, земные науки не могли насытить его ум, искавший высшего, небесного озарения, и, пробыв в Афинах около пяти лет, Василий почувствовал, что мирская наука не может дать ему твердой опоры в деле христианского усовершенствования. Поэтому он решился отправиться в те страны, где жили христианские подвижники и где бы он мог вполне ознакомиться с истинно христианской наукой.

Итак, в то время как Григорий Богослов оставался в Афинах, уже сам сделавшись учителем риторики, Василий пошел в Египет, где процветала иноческая жизнь*. Здесь у некоего архимандрита Порфирия он нашел большое собрание богословских творений, в изучении которых провел целый год, упражняясь в то же время в постнических подвигах. В Египте Василий наблюдал за жизнью знаменитых современных ему подвижников — Пахомия, жившего в Фиваиде, Макария-старшего и Макария Александрийского, Пафнутия, Павла и других. Из Египта Василий отправился в Палестину, Сирию и Месопотамию, чтобы обозреть святые места и познакомиться с жизнью тамошних подвижников. Но на пути в Палестину он заходил в Афины и здесь имел собеседование со своим прежним наставником Еввулом, а также препирался об истинной вере с другими греческими философами.

Желая обратить своего учителя в истинную веру и этим заплатить ему за то добро, которое он сам получил от него, Василий стал искать его по всему городу. Долго он не находил его, но наконец за городскими стенами встретился с ним в то время, как Еввул беседовал с другими философами о каком-то важном предмете. Прислушавшись к спору и не открывая еще своего имени, Василий вступил в разговор, тотчас же разрешив затруднительный вопрос, и потом, со своей стороны, задал новый вопрос своему учителю. Когда слушатели недоумевали, кто бы это мог так отвечать и возражать знаменитому Еввулу, последний сказал:

— Это или какой-либо бог, или же Василий⁹.

Узнав Василия, Еввул отпустил своих друзей и учеников, а сам привел Василия к себе, и они целых три дня провели в беседе, почти не вкушая пищи. Между прочим Еввул спросил Василия о том, в чем, по его мнению, состоит существенное достоинство философии.

— Сущность философии, — отвечал Василий, — заключается в том, что она дает человеку памятование о смерти¹⁰.

При этом он указывал Еввулу на непрочность мира и всех утех его, которые сначала кажутся действительно сладкими, но зато потом становятся крайне горькими для того, кто слишком сильно успел к ним привязаться.

— Есть наряду с этими утехами, — говорил Василий, — утешения другого рода, небесного происхождения. Нельзя в одно и то же время пользоваться теми и другими — «никто не может служить двум господам»¹¹ — но мы все-таки, насколько возможно людям, привязанным к житейскому, раздробляем хлеб истинного познания и того, кто даже по собственной вине лишился одеяния добродетели, вводим под кров добрых дел, жалея его, как жалеем на улице человека нагого.

Вслед за этим Василий стал говорить Еввулу о силе покаяния, описывая однажды виденные им изображения добродетели и порока, которые поочередно привлекают к себе человека, и изображение покаяния, около которого, как его дочери, стоят различные добродетели¹².

— Но нам нечего, Еввул, — прибавил Василий, — прибегать к таким искусственным средствам убеждения. Мы владеем самой истиной, которую может постичь всякий, искренно к ней стремящийся. Именно, мы веруем, что все некогда воскреснем — одни в жизнь вечную, а другие для вечного мучения и посрамления. Нам ясно об этом говорят пророки Исаия, Иеремия, Даниил и Давид и божественный апостол Павел, а также Сам призывающий нас к покаянию Господь, Который отыскал погибшее овча и Который возвращающегося с раскаянием блудного сына, обняв с любовью, лобызает, украшает его светлой одеждой и перстнем и делает для него пир¹³. Он дает равное воздаяние пришедшим в одиннадцатый час, равно как и тем, которые терпели «тягость дня и зной»¹⁴. Он подает нам, кающимся и родящимся водою и Духом, то, что «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его»¹⁵.

Когда Василий передал Еввулу вкратце историю домостроительства нашего спасения, начав с грехопадения Адамова и закончив учением о Христе-Искупителе, Еввул воскликнул:

— О, явленный небом Василий! Через тебя я верую в Единого Бога Отца Вседержителя, Творца всяческих, и чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь. А вот тебе и доказательство моей веры в Бога: остальное время моей жизни я проведу с тобой, а теперь желаю рождения от воды и Духа.

Тогда Василий сказал:

— Благословен Бог наш отныне и до века, Который озарил светом истины ум твой, Еввул, и привел тебя из крайнего заблуждения в познание Своей любви. Если же ты хочешь, как ты сказал, жить со мной, то я объясню тебе, каким образом нам заботиться о нашем спасении, избавляясь от сетей здешней жизни. Продадим все наше имение и раздадим деньги нищим, а сами пойдем в святой град видеть тамошние чудеса¹⁶; там мы еще более укрепимся в вере.

Раздав, таким образом, нуждающимся все имение и купив себе белые одежды, какие требовалось иметь принимающим крещение¹⁷, они пошли в Иерусалим и по дороге обращали многих к истинной вере.

Придя в Антиохию¹⁸, они вошли в одну гостиницу. Сын содержателя гостиницы Филоксен в это время сидел у дверей в большом огорчении. Будучи учеником софиста Ливания, он взял у него некоторые стихотворения Гомера¹⁹, чтобы переложить их на ораторскую речь, но не мог этого сделать и, находясь в таком затруднении, весьма скорбел. Василий, увидя его грустным, спросил:

— О чем ты грустишь, юноша?

Филоксен же сказал:

— Если я и скажу тебе о причине моей скорби, какая мне будет от тебя польза?

Когда же Василий настаивал на своем и обещал, что не напрасно юноша скажет ему о причине своей скорби, то отрок сказал ему и о софисте, и о стихах, прибавив, что причина скорби его та, что он не умеет ясно передать смысл тех стихов. Василий, взяв стихи, начал толковать их, перелагая их на речь простую; отрок же, удивляясь и радуясь, просил его написать ему тот перевод. Тогда Василий написал перевод тех Гомеровых стихов тремя разными способами, и отрок, взяв перевод с радостью, пошел с ним утром к учителю своему Ливанию. Ливаний, прочитав, удивился и сказал:

— Клянусь Божественным Промыслом, что нет среди нынешних философов никого, кто мог бы дать такое толкование! Кто же написал это тебе, Филоксен?