Тепло касается одной стороны моего лица, и когда я поворачиваю голову, чтобы прогнать темноту, запах кожи и мужчины резко ударяет мне в ноздри.

Холод и инстинкт пробегают по моим венам, и я резко выпрямляюсь. Сквозь затуманенные глаза я моргаю на низкое солнце через лобовое стекло. Мы припарковались возле моей квартиры. Еще рано, я могу сказать это по морозу, покрывающему Санта-Клаусов, и по тому, как владельцы магазинов дрожат в ожидании, когда откроются их автоматические ставни.

Я спала в машине Рафаэля? Дерьмо. Я поворачиваю свою ноющую голову и вижу, что он сидит на водительском сиденье и отвечает на электронное письмо на своем телефоне. На нем все та же одежда, что и прошлой ночью — брюки и рубашка. В холодном свете дня татуировки, покрывающие его руки, выглядят слишком реалистично. Зловеще.

— Почему ты меня не разбудил? — шепчу я, проводя рукой по волосам.

Он не отрывает взгляда от телефона.

— Я намеревался это сделать, потому что ты храпишь, как ослица.

— Неправда.

Он непринужденно смеется, опускает телефон в подстаканник и одаривает меня мягкой улыбкой.

— Ты всегда так краснеешь? — прежде чем я успеваю ответить, он протягивает руку и проводит большим пальцем по ямочке на моем подбородке. — Расслабься. Ты заснула, и я подумал, что если ты хорошенько выспишься, то, возможно, не будешь так дерьмово справляться со своей работой.

Он на мгновение задерживает на мне взгляд, а затем наваливается на меня и с силой распахивает дверь.

— А теперь убирайся, пока я не удалил тебе аденоиды голыми руками.

Глава двадцать третья

Независимо от того, на сколько контрактов я смотрю или сколько виски выпиваю, я не могу избавиться от твердой эрекции, натягивающей мои брюки. Не могу избавиться от нее.

Я не думал, что она решится на мой блеф, не тогда, когда для этого требовалось раздеться для меня.

А теперь она везде и в то же время нигде. Очертания ее тела отпечатались в глубине моих век, влажный жар ее киски запечатлен на моем бедре. Я даже не начинаю говорить об озорном блеске в ее глазах — он сжимает мой член мертвой хваткой.

Ее запах, улыбка, дерзость. Они бушуют, как надвигающийся шторм, и дверь моего кабинета не может укрыть меня от них. Жалко, но я рад, что она сегодня не на смене.

Вроде как.

Я издаю горький смешок и откидываюсь на спинку кресла. Я бы нашел юмор в нелепости всего этого, но в этом нет ничего смешного. Каждый раз, когда Пенелопа проникала мне под кожу, это была моя собственная вина. Я распахнул дверь раздевалки во второй раз, несмотря на то, что в первый раз понял: то, что меня ждет — это то, с чем я не смогу справиться. Я отодвинул водительское кресло, зная, что если узнаю, какого оттенка розовые у нее соски, пути назад не будет.

Теперь я расплачиваюсь за свою импульсивность: мне приходится договариваться обо всех своих встречах в течение дня по телефону, потому что мое тело реагирует, словно я двенадцатилетний мальчик, увидевший сиськи по телевизору, каждый раз, когда я думаю о ней.

Я должен... разобраться с этим. С ненавистью подрочить в ванной комнате позади меня. Но тогда, знала она об этом или нет, Пенелопа снова победила бы, и, несмотря на мою странную одержимость ею, я скорее воткну себе в глаз ржавый перочинный нож, чем позволю ей победить.

Несмотря на то, что уже десять утра, я наливаю еще виски. Брякаю игральными костями, зажатыми в ладони. В моем кабинете холодно и тихо, если не считать гула моторов и жужжания пылесоса под ботинками.

Я всегда мог бы просто трахнуть ее, но я знаю, что с этим есть серьезные проблемы. По моему собственному правилу, если бы я хотел использовать аппетитные бедра Пенелопы в качестве наушников, мне пришлось бы пригласить ее на свидание.

Этого никогда не случится. Я не смог бы собрать в кулак все свое обаяние, чтобы убедить ее пойти со мной поужинать, и, кроме того, о чем бы мы тогда говорили? Ради всего святого, она же дикая. Я видел, как она ест, и, без сомнения, выйду из ресторана на Ролекс и две машины легче. Я уже заплатил за самый дорогой приватный танец в своей гребаной жизни.

Я разражаюсь язвительным смехом в свой виски, а затем опрокидываю его и швыряю на стол.

Единственный плюс в том, что она верит, что любовь — это ловушка. Мне не нужно было бы беспокоиться о том, что она надеется, что все зайдет дальше одной грязной ночи.

Нет. Если бы я хотел трахнуть Пенелопу, то это должно было бы быть без всяких церемоний. Я никогда не обращался с женщинами подобным образом, но, с другой стороны, я никогда и молотком ударить по голове не угрожал. Похоже, у нее есть привычка проникать сквозь мое обаяние и выводить тьму во мне.

Внезапно дверь в мой кабинет распахивается с такой силой, что я могу только предположить, что ее кто-то вышиб. Рука тянется к Глоку, лежащему рядом с MacBook, но, подняв глаза, я со вздохом бросаю его обратно на стол.

Что ж, вот один из способов избавиться от стояка.

Габ. Он затемняет дверной проем, как демон сна. Позади него пара ног в костюме лежит на полу под неудобным углом.

— Твои люди не могут защитить доступ к тебе, — ворчит он.

Я бормочу что-то мрачное себе под нос, но должен признать, что он прав. Двадцать три бывших охранника из спецназа, и никто из них не смог помешать одному человеку добраться до меня. Конечно, этот человек — Габриэль Висконти, и я не думаю, что железная стена толщиной в десять футов помешала бы ему войти в эту дверь, но все же.

Он входит с усмешкой рассматривая стоящие на моей полке фоторамки, на которых я разрезаю красные ленточки и держу в руках огромные чеки, и выхватывает бутылку виски.

— Хочешь сделать протеиновый коктейль с этим?

— Я уже три сегодня выпил, — он сжимает в кулаке стакан и прищуривает на меня взгляд. — Где ты был прошлой ночью? Обычно ты — королева бала.

Отвечал на электронные письма на мобильном под храп Пенелопы.

Я притворяюсь скучающим.

— Теперь я постоянно вижу вас, идиотов. Кроме того, у Бенни столько пальцев, что я уже начинаю уставать смотреть, как ты их ломаешь.

— Хотел бы я сказать то же самое о своей жене, — я смотрю через плечо Габа на Анджело в коридоре. С выражением легкого отвращения на лице он переступает через ноги моего упавшего подчинённого и захлопывает дверь пяткой. — Габ превратил ее в садистку.

— Эта девчонка всегда была садисткой, — говорит Габ, залпом допивая напиток.

Анджело свирепо смотрит на него, и я стираю ухмылку тыльной стороной ладони.

— Чем обязан такому удовольствию, братья?

Анджело подтягивает брюки и опускается в кресло напротив. Его пристальный взгляд встречается с моим, в нем вспыхивает раздражение.

— Ты забыл, что у нас сегодня встреча.

Так и есть. Наверное, меня слишком отвлекло воспоминание о том, как Пенелопа впилась зубами в мой бицепс, когда кончала мне на ногу.

Твою мать. Я был настолько сосредоточен на Пенелопе, что, стыдно признаться, война с кланом Бухты едва ли приходила мне в голову. Если честно, я на минуту забыл о существовании Данте. Последнее, что я слышал, Анджело и Кас договорились о встрече с Данте в Лощине через несколько дней после взрыва. Он заявился в дом Каса в сопровождении охраны и уселся в конце обеденного стола, кроткий, как птичка. Настоящий, вспыльчивый Дон признался бы в нападении, но не Данте.

Какой же, блять, идиот. Даже у хорошо заправленной кровати характеристик мужчины мафии больше, чем у него.

— Я? Никогда, — растягиваю я слова, откидываясь в кресле с ленивой ухмылкой и поворачиваюсь к Габу. — Как продвигается игра в шахматы?

Его пристальный взгляд говорит мне все, что мне нужно знать. Он мрачный и опасный, и я задаюсь вопросом, сколько мужчин стали его объектом и наложили в штаны. Он достает из кармана зажигалку и легким движением запястья зажигает пламя.