— Что?

Он поднимает бровь. Я опускаю взгляд и вижу, что он протягивает пятидесятидолларовую купюру в пространство между нами.

— За что это?

— Ты продержалась всю ночь, — его скучающий взгляд встречается с моим. — Вопреки всему.

Господи, так я и сделала. Это очень не похоже на меня — забыть о пари, особенно о том, в котором я была уверена, что не выиграю. Я должна была бы чувствовать себя гораздо более самодовольной, выбивая деньги из Рафаэля Висконти, но сегодня триумф не кажется мне таким сладким на вкус. Я слишком рассеяна, меня лихорадит.

Я прислоняюсь к стойке в попытке охладить свою пылающую кожу.

— Я же говорила, что я удачливая.

Снова это недовольство. Рафаэль стирает его с нижней губы движением большого пальца, а другим выталкивает купюру.

— Возьми, — резко говорит он.

Проходит мгновение напряженной тишины. Сглотнув, я поднимаю ладони по обе стороны от себя. Они покрыты дорогим кремом для лица Анны.

Брови Рафаэля сходятся в замешательстве, когда его взгляд перебегает с одной руки на другую, прежде чем остановиться на деньгах в моем лифчике. Затем осознание происходящего оседает на его лице, как толстый слой пыли.

Его челюсть сжимается и он проводит рукой по волосам и раздраженно выдыхает. Я, с другой стороны, не осмеливаюсь дышать. Не могу. Я слишком одурманена грузом «а вдруг» и «может быть». Мои соски покалывают в предвкушении, и внезапно в моем клиторе появляется новая пульсация, быстрая и сводящая с ума.

Но потом он легонько качает головой, поднимает взгляд и встречается с моим. Он темный и опасный, лишенный всякого света и юмора.

Я сомневаюсь, что там могло бы выжить что-нибудь хорошее.

— Это было бы не очень по-джентльменски с моей стороны, Пенелопа.

— Ты не джентльмен, — шепчу я в ответ.

Напряжение потрескивает, как статическое электричество. Оно настолько сильное, что я могла бы высунуть язык и, черт возьми, попробовать его на вкус.

Рафаэль прикусывает нижнюю губу, его взгляд становится пристальнее.

— Похоже, ты одержима идеей, что я не джентльмен, — он медленно делает шаг вперед, все еще держа банкноту между нами. — С твоей стороны было бы разумно выбросить эту мысль из головы.

Маслянистый тон меня не обманывает, я знаю, что это скорее угроза, чем предложение.

И все же она срывается с моих губ прежде, чем я успеваю подумать о последствиях.

— Хорошо, тогда ты джентльмен, — мои глаза сужаются. — Для всех, кроме меня.

Он замирает. Его свободная рука сжимается в кулак как раз перед тем, как он засовывает ее в карман брюк.

— Ты хочешь, чтобы я был с тобой джентльменом, Пенелопа?

Мое сердце пропускает следующий удар. Я не могу сосредоточиться, почти ничего не вижу. Воздух слишком тяжёлый, а пульс слишком громкий. Я чувствую себя пьяной и под кайфом одновременно, как будто выхожу из-под контроля. Может быть, именно поэтому я настолько глупа, что качаю головой.

Шипение срывается с приоткрытых губ Рафаэля. Оно низкое и медленное, и мне не нравится, как оно обжигает мою кожу. Но потом он сглатывает. Смотрит в потолок и издает горький смешок. Это обрушивается на меня, как ледяной туман, обдавая разочарованием и унижением.

Он бросает купюру на стойку рядом со мной, и мое сердце падает вместе с ней.

Он отходит, глядя на себя в зеркало позади меня.

— Кстати, отличный член.

Я моргаю, выходя из транса, вызванного похотью.

— Что?

— На моем зеркале, — говорит он с сухой, язвительной улыбкой. — Он соответствует размеру.

У меня образуется ком в горле.

— Правда?

Не смотри, не смотри, не смотри.

Мой взгляд опускается на его брюки.

Твою мать.

Его смех омывает меня, но в нем нет ничего приятного. Это раздражает меня там, где не должно, и я знаю, что когда в пять утра буду пялиться в потолок своей темной спальни, я все равно буду думать об этом.

С натянутой ухмылкой он поворачивается и направляется к двери. Мне неприятно ощущение, что он выиграл этот раунд — так же, как и предыдущий, — и в попытке выровнять игровое поле сарказм срывается с моих губ прежде, чем я успеваю его остановить.

— Это все, босс?

Он замедляет шаг, останавливается и щелкает костяшками пальцев.

Триумф. Но вкус приятен лишь на секунду, прежде чем его спокойный, ровный голос разносится по раздевалке и обрушивается на меня.

— Будь осторожнее, когда называешь меня боссом, будучи полуголой, Пенелопа, — растягивает он слова. — Я могу неправильно понять.

Дверь захлопывается громче, чем обычно, и эхо отражается от пустоты в моей груди.

Пофиг на смех. Вот о чем я буду думать в пять утра.

Глава пятнадцатая

Закусочная Дьявольской Ямы открыта круглосуточно, это рай бургеров и горького кофе для тех, кто не спит по ночам. Прошло три дня с моей первой смены на яхте, и каждую ночь я сижу в душной кабинке под неумолимыми светодиодными лампами, держа перед собой книгу Недвижимость для чайников.

Я перечитала первую строчку первой главы больше раз, чем могу сосчитать. Я не могу вникнуть в нее — не только потому, что знаю, что никогда не стану той женщиной, которая надевает костюм на работу и будет сидеть расфуфыренная на скамейке автобусной остановки, но и потому, что, как я и предсказывала, прощальные слова Рафаэля крутятся у меня в голове.

Будь осторожнее, когда называешь меня боссом, будучи полуголой, Пенелопа. Я могу неправильно понять .

Изгиб его кулака. Разворот его плеч. Резкая линия его подбородка, когда он оглянулся на меня. Образ настолько яркий, что если я достаточно долго смотрю на темноту за окном, то могу разглядеть на ее фоне его силуэт.

Я проникла ему под кожу на кратчайший миг, но далеко не так глубоко, как он проник под мою.

Действительно, жалкая. Неужели я настолько незрелая и изголодавшаяся по сексу, что достаточно лишь сжать мою грудь, погладить ее и мягко пригрозить, чтобы бабочки в моем животе смахнули пыль со своих крыльев?

Официант наполняет мою чашку кофе, прежде чем дать ему остыть, в надежде, что жжение отвлечет меня от нервной энергии, гудящей в моей груди.

Это не отвлекает.

Позади меня звенит колокольчик над дверью, ледяной ветер обдувает мою спину, а вслед за ним доносится теплый смех. Я оборачиваюсь и вижу, как в зал врывается группа девушек. Они примерно моего возраста, и, судя по шапкам Санта-Клауса и неуместному стуку шпилек по линолеуму, они только что вернулись с рождественской вечеринки.

Та, что в блестящем платье, хлопает ладонями по стойке.

— Несите мне все, что у вас есть!

Смех разносится по закусочной, приподнимая уголки губ официантов и трех одиноких посетителей, занимающих другие столики.

— А если серьезно, — стонет девушка в красной юбке, подходя к подруге сзади и обнимая ее за талию. — Через три часа нам работу, а единственное, что сможет впитать водку — это гамбургеры и картошка фри.

Чувствуя себя сиротой, заглядывающей рождественским утром в семейную гостиную, я наблюдаю за перепалкой через спинку сиденья своего столика, пока моя улыбка не исчезает, а пустота в груди не становится больше. Словно я наблюдала, как они открывают подарки перед камином, и постепенно поняла, что тепло и счастье внутри не дойдут до меня через стекло. Реальность такова, что я остаюсь снаружи, на холоде, ни с чем.

Держу пари, они обмениваются джинсами и признаются в своих странных пристрастиях к мужчинам, которые их ненавидят.

Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, я поворачиваюсь обратно к стене закусочной. Игнорируя жалостливую улыбку старика за угловым столиком напротив, я изучаю подписанные футбольные футболки за плексигласом и зернистые фотографии знаменитостей, которые на самом деле такими не являются, пожимающих руку владельцу.