Мирек беспомощно завращал глазами. Понимая, что это означает, я сказала, что эту «квартиру» нужно брать с руками и ногами, потому что другого варианта нам никогда не дождаться. Сколько усилий я приложила, чтобы склонить его к согласию!
Теперь мы ждали окончания ремонта. Трудно было представить благодатную жизнь в такой халупе, но я предпочитала считать своим жилищем даже созданный природой грот, нежели дом на опушке соснового леса.
Нас прописали, и когда я заглянула в свой «довод особисты», то оцепенела от сковавшего мои члены огромного смятения. Название города, района, улицы, моё имя, фамилия, имена моих родителей, которые в Польше являются важным элементом в персональной идентификации – всё начиналось на букву «W» и в количестве равнялось семи, а номер дома тоже был «семь»!
Сейчас я бы непременно сострила, назвав всё это «грандиознее, чем всемирная сеть» или же: «больше, чем всемирная паутина», но тогда я понятия не имела об интернете, а Билл Гейц только начинал свою деятельность.
Зная точно, что совпадений и случайностей не бывает, я пыталась проанализировать, на что указывает мне невидимый перст. Что приготовила мне судьба на новом этапе жизни? Едва удалось выйти из оцепенелости и вооружиться новой порцией искусственного хладнокровия, так необходимого мне в борьбе за выживание, потому что было ясно – это не конец сюрпризов и мытарств.
Глава 28
Груз воспоминаний буквально свалился на меня. Хижина, в которой я поселилась, своим убожеством располагала к тяжелым раздумьям. Безжалостно критикуя и анализируя, уже в который раз, прожитый кусок жизни, оставшийся далеко за кордоном, я словно уже стояла в чистилище другой формы бытия пред страшным судом, формы, которую называют так неправильно – небытием.
Бессмысленным и пустым всегда были для меня застой, праздность и рутина, когда утрачивался смысл самой жизни. И, только когда я преодолевала препятствия и барьеры, жизнь приобретала определённость, и ясно виделась цель.
Конечно же, препятствий и барьеров в моей стране хватило бы до конца дней, но мне, исключительно из чувства противоречия, захотелось попробовать себя, закалить себя в борьбе в другом месте и в ином качестве.
Для меня польская земля была пустыней, где у моего единственного двугорбого верблюда, черпающего энергию только благодаря собственным запасам жира, рассосались оба горба на протяжении этого изнурительного путешествия. Теперь я пожинала плоды нового прорастания на чужой почве. Не отторгнет ли меня земля, на которой я пыталась закрепиться своими русскими корнями?
Банальные угрызения совести не давали мне покоя. Я не чувствовала себя в полном порядке, используя Мирослава как средство к достижению собственных целей, поскольку ни любви, ни уважения к нему, к моему глубокому сожалению, я так и не почувствовала. Терзалась и не могла ничего с собой поделать. Невозможно заставить себя полюбить человека, которого отторгает сердце! Меня раздражало в нём всё без исключения, но, тем не менее, я самопожертвенно готовилась пронести этот крест сквозь грядущие годы. Признания в любви к моей особе срывались с его уст частенько в пьяном бессвязном бреду, когда на него сваливалась чрезмерная словоохотливость, длящаяся бесконечными долгими часами без перерыва и отдыха, что действовало на меня выматывающе, утомляло. Бессмыслица, которую он нёс, вызывала постоянно подавляемую мной агрессию.
Тихие вечера, когда лист не шелохнётся на деревьях, когда тьма медленно овладевает светом, всегда действуют на меня странно – легко кружится голова, иногда саднят душевные раны, но больше, однако, раздирают душу горечь и досада, так как вечер адекватен закату жизни. Ещё мгновение и всё поглотит темень.
Но почему подпрыгнуло и сладко замерло вдруг сердце? Действительно ли ласкают слух чудные трели, которые издаёт невидимая птица, зарывшаяся в густой кроне дерева? В наших краях ни одна птаха не поёт так прекрасно. Я впервые слышала живую песнь соловья! Ошибиться было невозможно – только соловей может так взволновать своим пением и ущипнуть самые глубокие струны души. Я беспомощно опустилась на стул у окна, а он всё пел и пел гимн вечной любви...
Неужели я жива и способна на чувства? Произошло чудо – маленькая серая птичка-невеличка волшебным щебетом вернула меня к жизни. Уж так я сотворена, что подвержена всплеску эмоций, которые помогают воспрянуть духом, и я начинаю видеть всё в ином свете, замечать только прекрасное, а всё серое и мрачное стирать на какое-то время, словно ластиком – карандашные строки с бумажного листа.
Я встрепенулась, преодолела уныние, перестала себя жалеть и видеть только минусы моего жилища, окружающей среды я взглянула иначе на людей, которые волею стечения обстоятельств стали моими соседями, перестала удивляться и поражаться их образу жизни, действиям и поступкам.
Так как всё моё существо пребывало какое-то время в густом мареве воспоминаний, что было определённой защитой перед кажущейся безысходностью ситуации, то мысли, как прикрыть бедность и сделать хотя бы немного уютным своё жильё, отошли на второй план.
Трудно думать об уюте, когда нет вообще никакой мебели, а самая необходимая вещь – кровать – отсутствует. Я пережила множество неспокойных бессонных ночей на жёстком матраце, прислушиваясь к каждому шороху, потому что панически боялась мышей. Ведь дыры в полу, которые прогрызли эти маленькие серые грызуны в течение долгих лет, так и остались незаделанными во время «ремонта» – на них был нанесён обильный слой краски, но старость и дряхлость, а тем более, мышиные норы, к сожалению, невозможно «замазать» ничем. Уже в который раз с нуля я начинала создавать свой быт.
Дом был кирпичным, но производил впечатление сооружения ветхого, и казалось, что достаточно одного резкого порыва ветра, и он рассыплется, как карточный домик. Даже замок, вылепленный из песка на зыбких барханах, выглядел бы крепче.
Но после первой же грозы, которая обрушилась, как всегда, внезапно, я немного успокоилась – «халупа» выдержала мощный напор ветра. Я вздрагивала от каждого взрыва стихии. Молнии вонзались в землю на расстоянии трёх метров, и навязчивая мысль, что тут наверняка отсутствует громоотвод, не давала мне покоя. Но дряхлый дом не снесло ураганным ветром! Черепичная кровля тоже не пострадала, он стоял хоть бы хны и сверкал, омытый шквалом грозового ливня.
Мы были не единственными жильцами, наспех покинутого дома. Помещение за дверью напротив тоже оказалось жилым. Третья же дверь под лестницей, заросла густой паутиной. За ней скрывалась не волшебная дверь в красивую страну чудес, а нежилое помещение. После смерти старушки, которая там проживала много лет тому назад, никто так и не осмелился заново обжить эту пустующую площадь.
Нашими соседями оказалась пара в преклонном возрасте – пан Тадеуш и пани Рената. Обращение «пан» к «таким» людям может вызвать смех, но оно ещё свидетельствует о фальшивом равноправии, а скорее всего, об уравниловке. Поляки, по-моему, уже сами не помнят, когда вдруг все без исключения стали «панами». Они важно и гордо носят этот «титул», существовавший когда-то исключительно для титулования польской шляхты – низшего дворянства, укоренившийся, как обращение. Правда при близком знакомстве они милостиво позволяют называть себя на «ты». В конкретном же случае этого не произошло. Видимо, когда люди живут в беспроглядной нищете, слово «пан» согревает душу и придаёт ощущения собственной значимости.
Пан Тадеуш и пани Рената производили впечатление людей, по которым «плачут» пара вёдер горячей воды и огромный кусок хозяйственного мыла. Они были словно припорошены серым налётом пепла, который, постепенно проникая в поры, навсегда вгрызается в кожу. Малюсенькую каморку, где они коротали своё житьё-бытьё, кроме как берлогой, нельзя было назвать никак иначе. Заглянув туда однажды по настоятельным просьбам пани Ренаты, я больше никогда не переступила их порога по причинам чисто гигиеническим.
Но грязная, покрытая нестираемой пылью пани Рената вызывала всё-таки, не знаю почему, уважение, смешанное с жалостью, а скорее всего, уважение вызывали её безграничное терпение и любовь к пану Тадеушу. Они оба были горькими пьянчугами, и пани Рената постоянно и терпеливо носила синяки – то под одним, то под другим глазом, которые тщетно пыталась скрыть под толстым слоем чего-то, отдалённо напоминающего тональный крем. Но она находила в себе силы каждый день совершать подвиг – вставать ранней ранью после каждой ночной оргии и покорно идти на работу. Старый бездельник со стажем – пан Тадеуш, нигде не работал, так как был человеком без паспорта. Быть беспаспортным гражданином в Польше равнозначно тому, что данного индивида просто не существует.
