Поднимая первый тост, мы выпили за наш с Мирославом «шлюб». На столе было только лёгкое вино, которое никак не могло вскружить ничью буйную голову, а только чуть придать смелости, и, наверное, поэтому, мой муж неожиданно встал и, попросив внимания, в присутствии своих старых друзей, сделал мне предложение стать его настоящей женой.

Согласитесь, что не каждая женщина имела счастье сначала выйти замуж, а уже только потом услышать из уст своего мужа предложение руки и сердца! Быть может, я уважала бы его больше, если бы это предложение прозвучало раньше, прежде, чем мои деньги были вложены им так поспешно во внутренний нагрудный карман. Лучше бы он совсем не делал этого предложения, потому что внутренне я вся сникла, это было за пределами моего понимания простой человеческой морали. Но я так же внутренне одёрнула себя и призвала к благоразумию, пытаясь стереть с лица удивление и разочарование, изобразить счастливую улыбку и выдавить слова согласия.

Эва и Веслав поздравили нас бурными аплодисментами, переходящими в беспорядочные рукоплескания. Мирослав схватил мою руку и прикоснулся жаркими влажными губами к тонкой золотой змейке обручального кольца, сковавшего безымянный палец.

Глубоким вечером мы сидели в гостиничном номере. Моего мужа развезло от обилия выпитого вина. Он ещё прихватил с собой и частенько подливал в стакан, который незамедлительно им осушался. Таким я его ещё не видела. Он был возбуждён, и скромности его как не бывало. Фривольные выходки, которые он позволял себе, были отвратительны.

– Ну, ты и свинья! – вдруг ни с того ни с сего бессвязновыплюнул он, пьяно расхохотавшись.

– Что? – не поняла я. Мне хотелось надеяться, что я ослы-шалась, но он, к сожалению, ещё раз подтвердил это.

Я была поражена и искала в себе изъян, которого в сущности не было, или допущенный промах, которого не совершила, с тревогой думая о первой брачной ночи и предстоящей совместной жизни с Мирославом. Меня новой волной захлестнула тоска по невостребованной любви. Я смотрела на своего мужа и молила Всемогущего ниспослать мне любовь к этому человеку, без которой жизнь кажется серой и мрачной, утрачивая колорит и гармонию целостности бытия.

Пробуждение в крепких объятиях мужа-поляка было тягостным от состояния не только внутреннего, но и внешнего дискомфорта. Кровать была слишком узка, чтобы чувствовать себя уютно и спать свободно раскинувшись. Я боялась пошевелиться, чтобы не разбудить его, и невольно скривилась, вспоминая мокрые, липкие неумелые поцелуи, которые мне пришлось благосклонно принять.

– Потом, – сказала я ему, отодвигая ночь любви в неопре-делённое будущее. И он, слава богу, не настаивал. Я лежала с закрытыми глазами и не позволяла себе думать о чём-либо, пресекая каждую рождённую сознанием мысль. В последнее время я слишком лихорадочно думала о разных разностях.

Ящеркой выскользнув из его сонных объятий, спустила ноги на пол, сладко потянулась, расправляя застывшие члены и, подойдя к окну, распахнула его настежь, впуская в комнату раннее летнее утро. С наслаждением вдохнула утреннюю свежесть прозрачно-синего воздуха. Восток только слегка тронула робкая полоска алой зари. Могла ли я подозревать тогда, что там, далеко, зарождался новый день, который целиком перечёркивал всё моё прошлое и разделил мою жизнь широкой жирной чертой на «до» и «после»!

Любуясь рассветом, я не расслышала звука шагов босых ног, а ощутила прикосновение тёплых рук, от которого вздрогнула, и по моему телу прокатилась горячая волна. Я не носила власяницы, усмиряющей плоть, а обнимал и осыпал мою шею страстными поцелуями мой законный муж.

Г

лава 25

На одной из остановок района Варшавы со странным названием Фаленица, мы вышли из автобуса. Мирослав показал рукой в сторону старого неухоженного дома под рыжей черепичной кровлей на опушке векового соснового леса.

Раскалённое светило висело высоко в безоблачном небе, успев прогреть землю и воздух, который монотонно звонил колокольчиками июньской суши. Гигантские сосны густыми кронами накрывали дом прохладной тенью и окружали его с трёх сторон частоколом рыжих стволов, но слева расступались, давая место проторённой дороге, теряющейся в сосновом лабиринте, где лес заметно густел.

Я внутренне съёжилась от предстоящей встречи со свекровью, которая, как мне представлялось, не сулила ничего утешающего, но я только выполняла свой долг невестки – предстать перед матерью мужа, уж если всё свершилось, и сын посмел жениться без её материнского благословенья.

Осведомлённость о классической неприязни, испытываемой почти всеми свекровями мира к избранницам своих сыновей, была мною почерпнута из мировой литературы, и ещё я опиралась на собственную практику. Их отпрыски, без всякого сомнения, – умнее, красивее и так далее, поэтому я была готова, в лучшем случае, к сухому приёму, но произошедшее не то чтобы превзошло все мои скромные ожидания, а было столь неожиданным, что заставило меня основательно задуматься над разноликостью нравов славянских народов.

К тому времени я уже отчётливо уяснила: поляков что-то возвеличило в их собственных глазах. Пребывая в болезненных амбициях, считая нас, русских, низшей кастой, они начисто старались забыть об очень важном факте, что мы тоже славяне, что у нас одни корни, и наши ветви на генеалогическом древе слишком тесно переплетены.

Итак, моё всегда живое воображение спало, мозг отдыхал от перенапряжения, поэтому предстоящая семейная сцена даже в мелких штрихах не возникла в моей голове.

Из распахнутых входных дверей выскочила, повизгивая, молодая немецкая овчарка.

– Рольф, ко мне! – крикнула повелительным тоном моло-дая красивая девушка, выбежавшая стремительно из тёмного коридора.

– А ты куда исчез? – вонзила она острый взгляд большихсерых глаз в Мирослава, словно не замечая моего присутствия, и, не дождавшись ответа, нагнулась, пристёгивая к ошейнику собаки тонкий сыромятный поводок.

– Аська, мать дома? – растягивая слова, спросил он.

– Бабка? А где ей быть? Если не бегает с клюкой по лесу,как ненормальная, то спит!

Пёс требовательно потянул поводок, и Аська побежала за ним по тропинке вдоль сосняка, и скрылась в густой чаще молодых побегов дикого кустарника.

– Моя племянница, – глядя ей вслед, объяснил Мирослав.

Мы вошли в распахнутые двери и утонули в казематном мраке каменного коридора, похожего на заброшенный колодец, пахнущий плесенью и ещё чем-то. Мирослав отворил незапертую массивную дверь, и мы очутились в длинной тёмной прихожей.

– Сюда, – шепнул он, сунув в замочную скважину огром-ный ключ с замысловатыми бородками, созданный, как минимум, в конце девятнадцатого века, и открывая не менее антикварную дверь, в которую я вошла на цыпочках, чуть дыша.

Длинную узкую комнату освещало одно-единственное окно, выходящее в сторону дремучего леса. Половицы некрашеного, или на протяжении долгих лет отмытого от краски, пола, надрывно заскрипели. Посеревшие стены, не стесняясь, показывали под отшелушившейся штукатуркой слои времён, эпох и поколений. Окно со вздувшейся от неумолимого времени краской сидело крепко, а скобяные изделия откровенно воспевали добротность исполнения и мастерство старобытных умельцев. Старая железная полусолдатская кровать с небрежно наброшенным линялым, но чистым одеялом, маленькая тумбочка с витыми ножками – у изголовья в углу, да колченогий стул – вот и всё убранство.

– Поживём здесь, пока не найдём что-нибудь подходящее.Вечером поедем за твоими вещами. Впереди – самое трудное: разговор с матерью. Но ты не волнуйся, я умею улаживать с ней любые дела и воздействовать на неё. Да ты сядь!

Его брови сосредоточенно сдвинулись, образовав тяжелую складку, левый ус слегка подёргивался. Он интенсивно обдумывал что-то. Он вообще был тугодумом. От постоянных тяжелых размышлений в его переносицу, теперь уже навсегда, врезалась неизгладимо-глубокая морщина.

Когда дверь за ним закрылась, я ещё раз окинула взглядом комнату, которая с честью могла служить смиренному отшельнику, а непритязательностью и убожеством здорово смахивала на келью монаха-францисканца. Мне ужасно не нравились узкие помещения, ограниченные, что касается площади и объёма. Я сразу же начинала чувствовать себя отвратительно плохо – узницей и монахиней одновременно. Вот и теперь, хотелось вырваться на свободу или раздвинуть стены в разные стороны, но я покорилась судьбе и позволила себе лишь подойти к окну, выходящему на лесную дорогу...