Тогда и появился Лестер. Он вальяжно шагал по траве, шаркая золочеными туфлями на каблуках и поигрывая тростью с сапфировым набалдашником. Серебристый камзол блестел на солнце, за плечами развевалась копна белоснежных волос. Он остановился у кромки воды, снисходительно посмотрел на утопленницу и тростью отпихнул тянущуюся к нему руку.

– Какая гадость!

– Что мне делать? – пропищала я.

– Откуда я знаю, что тебе делать. Сама придумала, сама разбирайся, – высокомерно ответил он, скривив тонкие губы.

– Но я не знаю как!

Лестер откинул назад свои роскошные волосы и с изяществом, которому позавидовала бы голливудская звезда, пожал плечами. Утопленница снова потянулась к нему, норовя ухватить за щиколотку.

– Фу! – брезгливо шикнул он, как шикают на назойливую собаку.

Лестер отошел на достаточное расстояние и замер. Я оглянулась на девочек и с удивлением обнаружила, что те застыли – кажется, даже перестали дышать. Словно кто-то поставил мир на паузу.

– Смотри на воду, Вера, – со вздохом подсказал Лестер. – Она должна вновь стать прозрачной. Просто представь это.

Когда мне удалось поверить, что никакой утопленницы в воде нет, что-то снова хрустнуло в груди. Еще один крошечный кусочек откололся от печенья.

Лишь несколько лет спустя я поняла, что печеньем была моя душа.

Окно за моей спиной было распахнуто настежь, пахло надвигающейся грозой. Дождь должен был пойти совсем скоро. Я усадила Лестера на кушетку, села на единственный на кухне стул и приготовилась слушать.

Он неуверенно пошарил пальцами по столешнице, наткнулся на мою чашку, сделал большой глоток и тут же зашелся кашлем.

– Кипяток, – сообщила я без тени сочувствия.

Отгородившись стопкой исписанных листов, я украдкой за ним наблюдала. Лестер и вправду напоминал недавно освободившегося узника концлагеря. А может, я просто перечитала книг, которые нашлись в этой богом забытой квартирке, – сплошь воспоминания фронтовиков и блокадников. Но Лестера и правда непривычно было видеть таким немощным. Я бы спросила, что такого произошло за три года и почему он из сияющего принца превратился в оборванца, но опыт подсказывал: чем больше расспрашиваешь, тем больше таинственности он напустит. Лучше подождать, пока сам расскажет.

– Я слышу твои мысли, – прошелестел Лестер.

– Так ты теперь не волшебник, а телепат?

– Нет, конечно! Но это несложно. Воздух перед тобой вибрирует. Страх? Вряд ли ты меня боишься. Недовольство? Грусть? Ах, моя радость, я нравился тебе больше, пока был ненастоящим? – Он в притворном огорчении склонил голову набок. – Но что мы все обо мне. Ты вернулась в реальность, да? Сколько уже? Неделю назад? Две?

– Месяц.

– Ого! – Он задумчиво цокнул языком. – Как это я пропустил… Но вообще-то – и правильно. Все лучше, чем парить в невесомости. Там ведь все такое пресное… Интересно, какой ты стала? Слышу, что голос окреп. А сама? Такая же русоволосая красавица?

В голосе его сквозила насмешка, но до того тонкая, что кто другой вряд ли распознал бы ее. Я невольно провела рукой по волосам – они уже так отросли, что легко заплетались в косу. Про красавицу я ничего не знала. Единственное в квартире зеркало висело в темной ванной с мигающей лампочкой, и я не то что лицо, а даже собственные ноги едва различала, когда мылась. Но Лестеру об этом знать было необязательно.

– Чего ты хочешь? – спросила я.

– А ты? – Лестер снова поднес чашку к губам. – Почему ты вернулась?

Я посмотрела прямо в белесые глаза. Знает ли он, что Костя погиб? И что я, собрав остаток сил, выдернула себя и Эдгара из реальности, когда это произошло?

– Захотела, – коротко бросила я.

Лестер наклонился вперед. Чудом не расплескав остатки чая, втянул тонкими ноздрями воздух.

– Грусть. Старая… Почти не болит. Ты жалеешь? – Он потрогал воздух передо мной кончиками пальцев. – Ай-яй. Я же говорил, не принимай поспешных решений. А еще лучше – не оживляй того, чему жить не следует. Говорил? Говорил! Три года жизни! И кому ты сделала лучше? Косте? Мертвые, знаешь ли, непритязательны. Он никогда не узнает, что ты утащила за собой его убийцу.

Я не ответила. Мне до сих пор часто снился тот момент. Как Эдгар, оживленный силой моей души, прижимает Костю к полу одной рукой, а другой достает из-за пояса нож. Дальше – странный хлопок, будто лопнула тугая нить, мой крик и струной натянутая тишина.

Сейчас я поступила бы иначе. Ударила бы Эдгара по голове чем-нибудь тяжелым и вызвала «скорую» – вдруг Костю еще можно было бы спасти? Но тогда я почему-то решила, что все кончено. А мне положено вычеркнуть себя и Эдгара из мира. Поверить, что нас обоих никогда не существовало.

Если половина души у меня ушла на Эдгара, то вторая половина или около того – на эту последнюю попытку все исправить. Что-то вроде самоубийства для семнадцатилетних дурочек, перечитавших сестер Бронте.

Я забрала чашку из слабых пальцев Лестера.

– Ни о чем я не жалею. И хватит… – договорить я не успела.

Предгрозовую тишину снова прервала визгливая трель. На дверной звонок было не похоже: тот напоминал птичку, а это была целая раненая антилопа. И ревела она из самого дальнего угла кухни.

– Я думал, когда звонит телефон, на него отвечают, – деликатно заметил Лестер.

– Я даже не знаю, где он.

– Звук идет оттуда. – Лестер указал длинным костлявым пальцем в сторону кухонного шкафа. – Что там?

– Шкаф. Телефон не может быть в шкафу.

– А слепой не может ошибаться.

Трель разрывалась у меня в голове, где-то между лбом и макушкой. Проигнорировав мысль о том, что ни один человек в здравом уме не поставит телефон в шкаф, я поднялась и стала яростно рыться в его недрах. Сахарница с ржавыми монетами, макароны, соль, лунный календарь – не иначе старушка, жившая тут до меня, приходилась Плюшкину дальней родственницей. Наконец у дальней стены обнаружился красный аппарат с поломанным диском. Я схватила трубку, чтобы сбросить звонок, но Лестер тихо велел:

– Ответь.

– Мне не с кем здесь разговаривать.

Трубка тут же отозвалась маминым голосом:

– Как это не с кем, Верочка? А как же я?

– Мама?

Я уселась прямо на дно шкафа, заваленное газетами и журналами разных годов.

– Конечно! Ну, рассказывай. Я тебя сто лет не слышала. Как там на стажировке?

– Что?..

– Как будто нечего матери рассказать! Месяцами не звонишь, совсем забыла меня в своей Америке.

Стажировка? Америка? Я выглянула из шкафа. Лестер загадочно улыбался бескровными губами. Волшебник хренов. Кто его просил?

– Вера?

– Да, мам.

– Ты когда вернешься? Я как будто начала забывать твой голос…

Я вздохнула. С какого места ей рассказывать правду?

– А я что-то совсем замоталась. То одно, то другое. На работе у нас такое творится! Одни сокращения. Людей выживают с рабочих мест. Я двадцать лет работаю и ни разу такого не видела! Так когда ты вернешься?

Из-за распахнутой дверцы шкафа медленно вышел Наум, с трудом переставляя лапы. Может, отвезти его к маме? Там о нем точно позаботятся лучше, чем здесь…

– Вера!

– Да, мам. Скоро. Я скоро вернусь. Пока.

Я повесила трубку и накинулась на Лестера:

– Что ты наплел моей маме? – Я хотела встать, но стукнулась об полку над головой. – Какая еще стажировка в Америке?!

Лестер поправил на коленях свой пижамный костюм и спокойно посмотрел на меня своими слепыми глазами.

– А что я должен был ей сказать? Что ее дочь выдумала себе возлюбленного, оживила его и исчезла, соединившись с ним на веки вечные? А нет, подожди. Что он убил человека, а потом она это сделала?

– Зачем ты вообще полез к маме?!

Клянусь, не будь он таким беспомощным, я бы ему врезала.

Лестер неторопливо поднялся и с изяществом оскорбленной фрейлины отвернулся к распахнутому окну. Небо набухло грозовыми тучами, и на кухне окончательно потемнело.