Правда, увеличился экипаж. Теперь мне полагался еще штурман для управления гравитатором по моей команде, а также для просчета вектора и скорости входа в субспейс. На старых истребителях летали только пилоты, поэтому штурманского состава на базе никогда не было. И каково же было всеобщее удивление, когда генералитет откомандировал нам четырех штурманов для имеющихся «D-22». Все они были женщинами — самой младшей двадцать четыре года, самой старшей тридцать. Ко мне в экипаж назначили Нику, мою ровесницу, штурмана первого класса, имевшую за спиной двадцать семь боевых вылетов на штурмовиках. На тренировках мы с ней вместе налетали около семидесяти часов, и теперь нам предстоял первый совместный боевой вылет.

— Привет! — поздоровался я с ней в коридоре, спеша на предстартовое построение.

Она молча кивнула, и дальше мы побежали вместе. Наше крыло двойных экипажей замыкало правый фланг построения, и встали мы в две шеренги — в первой четыре пилота, во второй четыре женщины-штурмана. Доран стоял рядом со мной.

— Надерем задницу Бессмертным, — с улыбкой заявил он.

— Постараемся, — кивнул я.

Построение оказалось самым коротким за все время пребывания на базе — генерал, едва представ перед нами, сказал короткое напутствие и скомандовал:

— По машинам!

Мы бросились по машинам.

Вместо внешней лестницы на «D-22» был предусмотрен компактный лифт на двух человек, мы с Никой протиснулись в него, взлетели наверх и заняли свои места за пультом. Несмотря на Наличие гравитатора и отсутствие перегрузок, нам все же полагалось принять дозу стимулятора — в обезболивании не было необходимости, а вот повышение тонуса и уровня реакции в бою было необходимо. Вдохнув смесь, мы получили команду на продувку камер сгорания.

— Усилие гравитатора двадцать, — скомандовал я, прикинув параметры выхода на астроцентрическую орбиту.

Ника перевела рычаг в нужное положение.

— Старт! — прозвучал в эфире голос диспетчера.

Диафрагма выходного шлюза раздвинулась, и я тоже скомандовал старт. Нас вытолкнуло к звездам очень мягко — гравитатор прекрасно справлялся с компенсацией перегрузок. Я еще не успел закончить разгон на маршевых факелах, когда заметил на экране радара армаду из двенадцати вражеских крейсеров в довольно плотном боевом охранении, состоящем из десятка штурмовиков и более чем пятидесяти истребителей. Наши силы имели численность вдвое большую, это если считать истребители и штурмовики, а тяжелым флотом мы превосходили армаду Лже-Бастинов еще серьезнее, с учетом прибывшего из системы Камиру пополнения. Однако бой не обещал быть легким хотя бы в силу того, что часть вражеского боевого охранения состояла из гвардейской асов Бессмертных. Как сражаться с ними, я уже знал — летать эти ребята умели великолепно, в боевом духе им тоже трудно было отказать, так что лично я возлагал всю надежду не столько на собственное умение, сколько на техническое превосходство своей новой машины над устаревшей матчастью Лже-Бастинов.

Стабилизировавшись на безопасных орбитах, мы начали получать команды диспетчера о боевых задачах и структуре построения. Нашему крылу из четырех «Гусей», как прозвали «D-22», предстояло занять место в авангарде и, вклинившись в боевые порядки противника, расчленить их надвое, подставив один фланг под огонь стационарных орудийных батарей базы, а другой под удар наших крейсеров и эсминцев. Задача не самая безопасная, поскольку несущиеся с вполне понятной целью четыре истребителя при любых раскладах превратятся в мишень номер один как для корабельных орудий, так и для боевого охранения. Не будь в нашем распоряжении новых машин, о таком маневре нечего было и думать, но само оснащение «Гусей» было настолько продвинутым, что не просто давало шанс уцелеть, а могло обеспечить уверенную победу. По крайней мере на этом этапе битвы.

— Пойдем на форсаже, — сообщил Утенок, командир нашего крыла. — Бортовые вычислители крейсерных батарей не имеют достаточной мощности, чтобы просчитать упреждение на ускорениях, которые способны выдать наши лошадки. Да и коллегам-истребителям придется попотеть, чтобы загнать нас в прицельную сетку. Заходим трапецией, усилие маршевых — шестьдесят.

— Есть усилие шестьдесят! — доложили мы все по очереди.

Ника выставила рычаг гравитатора со встревоженным выражением на лице. Действительно, маршевое усилие в шестьдесят единиц — не шутка. Не будь у нас системы компенсации перегрузок, нас бы размазало по стенкам кабины тонким слоем мясного фарша.

— Готовность, — предупредил я. — Старт!

Представляю, как наше крыло выглядело со стороны в момент старта, — точнее, с точки зрения неприятеля. Мне-то было не до впечатляющих образов, я приводил в готовность бортовую орудийную батарею, но все же нельзя не отдать должного — выступили мы эффектно. На том ускорении, которое позволяли выжать из машин маршевые двигатели и компенсаторы перегрузок, мы не стартовали, а выстрелили собой в пространство. При этом, естественно, нас так быстро вынесло на внешнюю орбиталь, что орудийные вычислители крейсеров поперхнулись поступающими с радаров данными, не успевая выдавать упреждения для поражения целей. В результате весь шквал огня пришелся не по нам, а по тому сектору пространства, где мы должны были оказаться с точки зрения обескураженных кибернетических средств.

Но занятая орбита мало подходила для поставленной задачи — нам надо было вклиниться в строй противника и расчленить его.

— Торможение на усилии восемьдесят, — скомандовал Утенок, когда мы достигли переломной точки баллистической траектории.

Это уже было на грани, но вместо страха вызвало во мне нарастающий боевой кураж. Ника перевела усилие гравитатора, а я так рубанул вакуум тормозными дюзами, что ходовые камеры обзора на миг ослепли. При этом по обшивке, чувствовалось, бугры пошли от неимоверного напряжения, а нам в коконе искусственной гравитации было хоть бы что.

К этому времени пришло в себя вражеское боевое охранение — Бессмертные ринулись в бой, изливая из пушек потоки плазмы. Однако прицельно они бить не могли, поскольку утормозились мы настолько круто, что начали падать на звезду по совершенно немыслимой траектории — фактически отвесно. Для того, чтобы поймать нас в прицелы, им бы пришлось всей эскадрильей выстроиться перпендикулярно вектору орбиты, а это, извините, так просто не выполнить. Мы, напротив, видели вражеские истребители точно в профиль, что сильно увеличило зону поражения и точность прицеливания.

Ну, тут мы и дали им прочихаться. Продолжая падать на звезду почти отвесно, мы рубанули носовыми орудиями и разрезали строй истребителей плазмой, словно ножом. Пять машин тут же исчезли во взрывных вспышках, остальные ушли кто в разгон, кто в торможение, развалив строй.

— Бак и Доран налево, — скомандовал Утенок. — Мы с Безбашенным направо.

Я подрулил маневровыми дюзами, поймал нужный угол и снова поддал маршевыми, выходя на встречную относительно вражеских машин траекторию. Кто-то из особо ретивых Бессмертных на пределе допустимых перегрузок утормозился и зашел мне в хвост, но я долбанул по его магнитной броне кормовой пушкой, вынудив смельчака катапультироваться. Его истребитель не пролетел после этого и тридцати километров, как сказался перегрев обшивки от попадания, и машина, чиркнула в черноте космоса яркой падающей звездой.

Тут нас поддержали огнем республиканские крейсера, и началось всеобщее веселье. С обоих флангов нам на подмогу бросились четыре звена «D-10», продолжая рассредоточение противника, а тяжелые флоты сцепились между собой.

Фактически противостоять нам могли только штурмовики — их тяжелые машины также были оснащены бортовыми гравитаторами, что позволяло им утормаживаться и ускоряться не хуже нас. К тому же они имели численное превосходство более чем вдвое — десять против четырех. Другое дело, что слишком большая масса не позволяла им сравниться с нами в маневренности. Но все равно они нас прижали, пользуясь тем, что, несмотря на изменение вектора траектории, мы продолжали довольно круто падать на звезду. Какая уж маневренность на такой траектории, когда тормозить уже практически некуда, а на одном разгоне, даже на очень мощном, выйти можно лишь на очень предсказуемую траекторию. Так можно и под огонь крейсеров попасть.