Было темно, но Женевьева видела всех. Ее глаза в темноте были зоркими. Она видела Жокке, медленно, как во сне, идущего через зал, тянущегося за фонарем. Одна из служанок боролась с открытым окном, пытаясь захлопнуть его. Ветер и дождь прекратились, и снова появился свет, когда Жокке подкрутил фитиль. Возле огромного кресла Шедони стояли незнакомцы, с которых капала вода. Пока окна были открыты, кто-то вошел в зал.
Компания выглядела унылой, в траурных одеждах, с вытянутыми лицами, а зал - едва освещенный и пыльный, стены его поверху заросли грязью и паутиной.
Некоторые из обедающих и на живых-то были не похожи, и все без исключения отличались нездоровой бледностью, словно прожили всю жизнь в этом сумраке, никогда не выходя на солнечный свет. Однако среди них были две хорошенькие девушки, бледная гибкая блондинка и роскошная темноволосая красотка. Они немедленно возбудили революционный интерес Клозовски. Оказавшиеся, подобно Олимпии и Джульетте, в западне традиций и обычаев своего класса, они могли бы с восторгом ступить на путь истины.
- Мы заблудились, - объяснил он. - И вышли на ваш огонек.
Никто ничего не ответил. Все уставились на вновь прибывших голодными взглядами.
- Там, снаружи, буря, - непонятно зачем добавила Антония. - Дорогу размыло.
- Они не могут остаться, - слабо прокаркала тощая пожилая женщина. - Чужаки не могут оставаться здесь.
Клрзовски это не понравилось.
- Нам некуда больше деться. Не осталось ни одной сносной дороги.
- Это будет против его воли, - сказала женщина, глядя на прячущийся в тени потолок. - Старый Мельмот не потерпит посторонних.
Они все думали об этом, глядя друг на друга. Во главе стола сидел древний старик в ореоле вьющихся, будто пух хлопчатника, белых волос. Клозовски решил, что он тут главный, хотя не похоже было, что это тот самый Старый Мельмот. Подле него стоял высокий слуга с лицом в шрамах, типичный представитель тех, кто предает свой собственный класс и помогает аристократии держать своих же братьев и сестер в цепях.
Опасная скотина, судя по его росту, ширине плеч и по размеру поросших волосами рук. И все же лицо его свидетельствует, что, по крайней мере, один раз в жизни он свою схватку проиграл.
- Умолкни, Фламинея,- бросил старик женщине.- У нас нет выбора…
Некоторые мужчины в компании обнажили мечи, словно ожидали нападения разбойников или чудовищ.
Клозовски заметил выраженное фамильное сходство. Длинные носы, ввалившиеся глаза, отчетливо выступающие скулы. Он вспомнил о призрачном лице среди голубого света и подумал, что, возможно, для них было бы лучше попытать счастья в бурю.
- Послушайте, - заговорил д'Амато, который, казалось, по мере высыхания увеличивался в размерах.- Вы должны приютить нас. Я важный человек в Мираглиано. Исидро д'Амато. Спросите любого, вам подтвердят. Вы будете вознаграждены.
Старик презрительно взглянул на д'Амато.
- Сомневаюсь, чтобы вы могли вознаградить нас, сударь.
- Ха, - бросил д'Амато.- Я человек не без средств.
- Я Шедони Удольфо,- сказал старик,- сын Мельмота Удольфо. Это богатое поместье, отягощенное таким состоянием, которое вы не в силах даже вообразить. У вас не может быть ничего, что мы могли бы пожелать.
Д'Амато отступил назад, к очагу размером с конюшню, в котором горели деревья целиком, и огляделся. На фоне очага он казался меньше и продолжал цепляться за свой саквояж, будто в нем было заключено его собственное бьющееся сердце. На него, с его типично буржуазным лицемерием, произвела сильное впечатление болтовня о «невообразимых богатствах».
Клозовски вспомнил, где он слышал про д'Амато. Мираглиано, морской порт, построенный на множестве островов в соленом болоте, был богатым торговым городом, но страдал от нехватки питьевой воды. На караванах, доставлявших пресную воду, и на сооружении каналов сколачивались целые состояния, и д'Амато был главным торговцем водой в городе, создавая собственную империю, выдавливая из бизнеса конкурентов. С год назад или около того он установил почти полный контроль над городскими запасами пресной воды и мог теперь утроить цены. Отцы города протестовали, но вынуждены были сдаться и платить ему.
Он в самом деле был влиятельным человеком. Но потом пришла желтая лихорадка, и прорицатели обвинили во всем зараженную воду. Это объясняло, почему д'Амато покинул свой дом…
Шедони подал знак громадине со шрамами.
- Жокке, - сказал он, - принеси еще кресла и горячего вина с пряностями. Наши гости рискуют замерзнуть до смерти.
Клозовски подошел как можно ближе к огню и почувствовал, как подсыхает на нем одежда.
Антония скинула насквозь промокшую шаль и приподняла тонкие юбки, чтобы обсушить ноги. Клозовски заметил, что, по меньшей мере, один из клана Удольфо весьма интересуется этим спектаклем, дряблый старикан в маленькой шапочке жреца и с похотливым блеском в глазах.
Антония весело рассмеялась и сделала несколько танцевальных па.
- Я порой бываю танцовщицей, - сказала она - Правда, не очень хорошей.
Ноги у нее были красивые, с крепкими мускулами.
- Доводилось бывать и актрисой. Которую убивают в конце первого действия…
Она высунула язык и свесила голову набок, словно у нее сломана шея. Ее блузка прилипла к коже, не оставив у Клозовски никаких сомнений относительно ее профессионализма.
Д'Амато засуетился вокруг Антонии, заставляя ее опустить влажные юбки и прикрыть ноги.
- Прошу прощения, - заявила она. - Куплено и оплачено, это про меня. Повелитель Воды имеет эксклюзивные права на все спектакли.
Она сказала это очень весело, но д'Амато явно был смущен дерзостью своей игрушки.
- Распутство - это путь к Хаосу и адовым мукам, - провозгласила ссохшаяся старая брюзга. - Этот дом всегда был наводнен проститутками и падшими женщинами с размалеванными щеками и ужасным смехом. Но теперь все они мертвы, а я, благочестивая и смешная Фламинея, я все еще тут. Они имели обыкновение смеяться надо мной, когда я была еще девчонкой, и спрашивать, уж не сберегаю ли я свое тело для червей. Но я жива, а они все уже сгнили.
Клозовски сразу определил для себя Фламинею как унылую маньячку. Она, казалось, получала изрядное наслаждение, рассуждая о смерти других, так что она-таки не лишала себя уж вовсе всех земных удовольствий.
