Хамасаке оставалось выполнить последнюю миссию – сообщить миру о том, чего он добился.

В руинах брошенного здания, кроме него, оставались еще пять человек. Кого-то он знал уже давно, кого-то увидел впервые несколько дней назад. Но это не имело значения. Потому что сегодня все закончится.

– Время двигать отсюда, пока дороги пустые. Все будет напрасно, если мы не доберемся туда в назначенный час, – сказал Хамасака.

– Понятно.

Человек, к которому были обращены слова Хамасаки, взвалил на плечо рюкзак и крикнул другим:

– Священная война начинается. Вперед!

В ответ на его призыв все с лихорадочным возбуждением издали победный клич и взметнули кверху сжатые кулаки. А один громко проревел:

– Мы вам покажем! Откроем ящик Пандоры!

Они воображали себя спасителями мира. Хамасака задержал свой холодный взгляд на том, кто кричал громче всех.

Этот человек окончил один из самых престижных университетов, но, начав работать, скоро понял, что выбранная компания его не устраивает, и ушел. Со стороны казалось, что он потерял себя, превратился в лузера. Он обвинял в своих бедах весь мир, когда Хамасака его подобрал. И стал ярым сторонником плана Хамасаки, готовым отдать за него жизнь.

Эти люди – единая команда, но они не друзья. Всего лишь рабочие муравьи, собранные Хамасакой вместе только для осуществления его плана. Он хорошо понимал, что без их помощи ему не справиться.

Эти люди не в состоянии всего понять.

Это не ящик Пандоры. Вернее, не один ящик, а целый шкаф, который оставила после себя организация, называемая Фонд Мадарамэ. И сейчас им предстояло открыть лишь один из ящиков.

В день отъезда рано утром Акэти, Кэндзаки и я встретились на ближайшей к универу железнодорожной станции и сели в поезд.

Пансионат, куда мы направились, стоял на озере Сабэа в префектуре С., и все участники сбора должны были собраться там на станции. Места вокруг озера известны своими летними курортами, там много частных вилл и туристических баз. О том, чтобы провести там три дня, можно только мечтать.

– Что с тобой, Хамура-кун? Что ты такой мрачный с утра?

Акэти в гавайской рубахе, которая ему не шла, был необычайно возбужден – ведь его ожидали пансионат, к которому он горячо стремился, и загадка записки с угрозой.

У меня же, в отличие от него, настроение было так себе. Я даже с Обществом детективной литературы не сумел ужиться, а тут надо поладить и провести несколько дней с парнями и девушками, которых раньше никогда не видел…

– Я от рождения хмурый, поэтому кажется, что я мрачный. И потом, мы ничего не знаем об этой поездке. Только что мы пробудем там три дня. А о людях, которые приедут, не имеем ни малейшего представления. Тебя это не волнует?

– Наверняка они говорят по-японски. Нас же не в зону ближневосточного конфликта посылают. К чему беспокойство? Что-то обязательно произойдет, но мы не знаем когда. Так что расслабляемся и ждем этого момента.

Из-за языка общения я особо не переживал, равно как и из-за происшествия, которое то ли будет, то ли нет. Честно говоря, больше записки с угрозой меня волновало другое – как перевозбужденный Акэти поведет себя в компании молодых киноведов. Я прямо представлял, как он стоит перед ними и вопрошает: «Правда ли, что случившееся в прошлом году самоубийство девушки, состоявшей в вашем клубе, связано с ее участием в аналогичном мероприятии? Не заметили ли вы что-то странное до и после самоубийства?»

Я сидел в поезде между Акэти и Кэндзаки. Девушка повернулась ко мне и проговорила извиняющимся тоном:

– Извини. Мне надо было подробнее расспросить Синдо-сана обо всем.

– Всё в порядке, да и какая разница…

Я отвел взгляд от смотревших прямо на меня ясных глаз. У меня плохо получается с красивыми девушками. Кэндзаки была одета совсем не так, как накануне. На смену черному одеянию, в котором она появилась в кафе, пришло белое платье без рукавов, отделанное кружевами. Вылитая «летняя девушка»[18]. Под вырезом на груди красовался большой галстук из ленты, простой, но изысканный. В соломенной шляпе она выглядела чуть ли не девочкой, и мне стало больно, что я заставил такую девушку извиняться.

– Эх-х…

Встав коленями на сиденье, Кэндзаки потянула окно кверху. Нагнетавшийся кондиционером холодный воздух вытеснил ворвавшийся в открытое окно прохладный ветерок, чуть не сдувший шляпу с головы девушки.

– О-о!

Она схватила шляпу обеими руками. Я увидел ее белые подмышки и заставил себя перевести глаза на открывавшуюся за окном картину.

Свежие колосья риса на заливных полях волнами колыхались на ветру, и казалось, будто наш состав из четырех вагонов замедляет ход.

– Парень, который бесплатно предоставил пансионат, раньше состоял в Клубе киноведов. Щедро, ничего не скажешь, – сказал я.

– Кажется, его отец – президент кинокомпании.

Со мной Кэндзаки говорила не так официально, как с Акэти, скорее, по-дружески.

Она постояла немного, подставляя лицо ветру, и, видимо, удовлетворившись этим, потянулась, чтобы закрыть окно. Ее длинные черные волосы взлетели, закрывая лицо.

– Вау!

Пока она придерживала руками волосы, я закрыл окно.

– Спасибо-о!..

Глядя, как Кэндзаки поправляет попавшую в рот прядь волос, я фыркнул.

– А-а, смеешься…

– Вовсе нет.

– А ты не только хмурый бываешь, оказывается, – сказала Кэндзаки немного сердито.

Когда мы встретились в кафе, она показалась мне холодной, отдаленной – и вот здесь, в поезде, я впервые убедился, что она может быть и дружелюбной.

Тут только я заметил, что Кэндзаки не сводит с меня глаз, и сразу понял причину. Она смотрела на старый шрам на левом виске. Он был сантиметра четыре-пять в длину и бросался в глаза. Чтобы скрыть его, я отращивал волосы подлиннее, но порыв ветра раздул их, и шрам стал виден.

– Как это получилось?

– Давно было. Землетрясение, какой-то обломок ударил меня по голове…

Я не хотел распространяться на эту тему, но Кэндзаки не скрывала волнения.

– Ужас! А какие-нибудь последствия, осложнения были?

– К счастью, обошлось. Просто иногда делаюсь мрачным, угрюмым, а это отпугивает людей.

– Бедняга!

Не успел я оглянуться, как ее тонкие пальцы прикоснулись к моему шраму. От прохлады и мягкости прикосновения у меня побежали мурашки по коже. Это было настолько неожиданно, что я не мог слова сказать, пока Кэндзаки не убрала пальцы и, как ни в чем не бывало, начала приводить в порядок растрепанные ветром волосы.

Ну до чего странная девушка! Накануне она явилась к нам с предложением хитро задуманной сделки, а теперь предстала передо мной чувствительной и уязвимой. Если она все подстроила, то мы имеем дело с экстраординарной личностью. Но мне почему-то казалось, что настоящая Кэндзаки именно такая – открытая и незащищенная.

Хируко Кэндзаки…

Акэти успел поделиться со мной информацией о ней.

– Хируко Кэндзаки… Где-то я уже слышал это имя. Ага, вспомнил! В полицейском участке, куда я носил свои визитки, его упомянул один следователь, узнав, что я из Синко. Как выяснилось, она детектив и расследовала много сложных и загадочных дел, оказавшихся не под силу даже полиции, и сумела раскрыть их благодаря замечательным дедуктивным способностям.

Акэти рассказал мне о своем открытии перед отъездом, до того как Кэндзаки появилась на станции в условленном месте.

Я чувствовал, что она неординарная личность, но чтобы детектив… Кто бы мог подумать!

– Звучит как в каком-то романе. Если это так, то журналюги мимо не пройдут.

Учитывая ее внешность, Кэндзаки произвела бы в новостях куда большее впечатление, чем какая-то второразрядная фотомодель или любимец публики, строящий из себя звезду.

– Мне стало интересно, и я попросил Тануму-сана накопать что-нибудь о ней. Вроде она из Иокогамы, из известной старинной фамилии, и информация о делах, к которым она имеет отношение, строго дозируется, чтобы не запятнать честь семейства.