Я так говорю, но нам не на что жаловаться. Салонный бизнес идет хорошо, мы отобрали всю клиентуру у той дурочки, и хоть мы и не живем, как набобы^[25], на отпуск хватает. Много отпусков. Летом, зимой, на Рождество, на Пасху, — как только выпадает возможность, мы уезжаем. По крайней мере, мы знаем, зачем работаем. Все ездят нам по ушам со своим кризисом, нефтью и прочей ерундой, а нам все равно, мы наслаждаемся жизнью.

— Что будем есть сегодня вечером? — спрашивает Соланж, не сбиваясь с курса.

— Не знаю. Могу приготовить цикорий с ветчиной.

— Отлично.

Она проходит мимо с кучей вещей на руках и целует меня в шею. Обожаю такие моменты. Дом оживает, свет возвращается, печка разогревается до максимума, наверстывая упущенное время. У меня сложилось впечатление, что я какое-то существо, вернувшееся в свою нору.

— У тебя есть вещи для верхней полки?

Она уже вынесла складную лестницу, чтобы убрать чемоданы, потому что ей не нравится промежуточное состояние. Когда мы возвращаемся, мы возвращаемся. Все должно отправиться на свои места, как будто мы никогда и не уезжали. Лично мне это нисколько не мешает, особенно когда я только что проехал семьсот миль. Единственное, что я делаю, — это достаю коробку для сигар. Красивая, из какого-то дерева, с увлажнителем, я купил ее за двадцать баксов на блошином рынке. Мне нравится эта коробка. Там никогда не было сигар, потому что мы не курим, от них пахнешь как пони, поэтому она стала коробкой для прядей. Она начинает заполняться, постепенно. Там есть блондины, брюнеты, шатены… Нет рыжих, но, возможно, появятся. С небольшой ленточкой на каждой пряди, разной окраски, потому что иначе они перепутались бы, да и мы бы тоже. Это наши воспоминания о путешествиях. Коллекция, как и любая другая. Ну, не совсем такая, менее распространенная, чем барометр на стену или снежный шар. Это способ сказать себе, что нам не стыдно, то, что мы сделали, было из лучших побуждений. Чтобы оказаться в этой коробке, нужно еще заслужить. Это надо хорошенько постараться. Есть миллионы людей, которые охотятся каждое воскресенье. Никто им ничего не говорит. Все им разрешают. Разрешают убивать кабанов, которые никому не мешают и роют себе землю, пытаясь прокормиться. Мы тоже охотимся, но мы охотимся за ублюдками. Я уже не помню, в какой момент это стало одержимостью.

Четыре или пять лет назад вроде бы.

После кемпинга.

Я привязал черную ленту к новой пряди, не очень густой, конечно, учитывая его три пера на голове. Сорок лет, и уже лысый. Такие ребята — страшный сон парикмахера. Приходят со своей монашеской лысиной, с яйцом в качестве макушки, натянутой прядью, чтобы прикрыть это жалкое зрелище, и просят их освежить. В этот раз мы его действительно освежили. Научится теперь не шлепать девушек по заднице в туалетах на заправках. Ну, точнее, научился бы, потому что теперь-то он вряд ли чему-либо научится. Есть люди, которым даже нет смысла объяснять. Слишком поздно. Им остается только освободить место.

Единственное, меня беспокоит, что это может отразиться на Соланж. Конечно, мы осторожны. Не оставляем следов. Ничего не берем с собой. Никогда. Даже пачку сигарет. Если бы нам пришлось разложить каждую прядь на карте Франции, они были бы повсюду, от Бреста до Марселя через Эпиналь. На самом деле нет никаких шансов, что заподозрят нас, пару парикмахеров с Севера, тридцати лет, ухоженных, с процветающим бизнесом и порядочной жизнью. Мы путешествуем на автомобиле, останавливаемся, где хотим, никогда не брали билет на поезд. Да и к тому же мы не делаем это постоянно. Только когда натыкаемся на придурков. Настоящих. Большую часть времени мы просто туристы, гуляем, осматриваем достопримечательности, покупаем снежные шары. Но поскольку мы не меняем внешность, я все равно беспокоюсь. За нее, не за себя. И я говорю ей то же самое, уже пятнадцатый раз, пока она достает гладильную доску.

— У меня все-таки есть сомнения насчет заправки. Там был грузовик… Парень видел, как мы уезжали.

Не отвечая, она аккуратно разглаживает свою юбку — ту, которую называет цыганской, — чтобы слегка ее отпарить.

— Нет причины беспокоиться, правда. Это национальная дорога, совершенно нормально, что там есть машины.

Утюг скользит по красно-черной ткани с чертовски хирургической точностью, свойственной каждому ее движению.

— И он только и видит, что одни машины. Весь день.

Облако пара.

— Нам должно действительно не повезти, чтобы он запомнил номер «Фиат 126». И то, если предположить, что он что-то видел. По мне, так он вообще ничего не видел.

Она поднимает юбку и осматривает ее, аккуратно проводя рукой по узорам, похожим на больших птиц.

— Он остановился, пописал, уехал. Логично, разве нет? Зачем ему вообще переться в женский туалет?

Еще один поток пара, на резинку пояса.

— Как бы то ни было, я тебе уже говорил: если кто-то начнет задавать вопросы, полиция или кто-то другой, ты ничего не знаешь. Ты ничего не видела, ничего не слышала, ты сидела в машине и не знаешь, что произошло. Говоришь, что я пошел в туалет, и все. Что тебе не хотелось, и ты решила подождать меня. И что я вернулся, как ни в чем не бывало. Поняла?

Вешалка с прищепками, последний осмотр, и цыганская юбка присоединяется в шкафу к другим. Только тогда она оборачивается ко мне со слегка нахмуренными бровями, говорящими о том, что она собирается задать вопрос.

— Бебер.

— Да?

— Ты разве не обещал мне цикорий с ветчиной?

13

Она классная. Она красная. И за эту цену она беспроигрышная. Да, можно было бы взять R12^[26], у которой на сорок тысяч километров меньше пробега, но ездить на «Альфе»^[27] — все же совсем другое. Она в хорошем состоянии, две-три царапины, ожог от сигареты на пассажирском сиденье — нормально для подержанной машины, и мне нравится цвет. Большинство белые. Выглядят как машины для отца семейства. А вот по красной сразу видно, что это спортивный автомобиль. Бежевый интерьер, деревянный руль. Я представляю, как будут глазеть люди, когда мы приедем и припаркуем ее перед салоном и выйдем из нее в наших черных очках. Они просто обзавидуются до смерти.

Ну, что сказать, даже два мелких ублюдка могут неплохо подняться.

Я присел на четвереньки, чтобы осмотреть шасси, не то чтобы я в этом разбирался, но не хочу, чтобы парень принял меня за дурака. Если бы это был молодой парень, папенькин сынок, я бы насторожился, но мне кажется, что сотрудник банка в костюме точно заботился о своей машине. У него есть всё: сервисная книжка, счета, даты замены масла. Он уверяет меня, что она работает как часы и заводится с первого оборота. А грузовик обгоняет на подъеме даже без переключения на третью передачу. Большой шаг вперед по сравнению с нашим «Фиатом».

Соланж смотрит на часы, мне кажется, ей уже надоело.

— Что думаешь?

Она ничего не говорит. Пожимает плечами. Если бы решение зависело только от нее, мы бы продолжили кататься на нашей старой колымаге до конца времен. Но я люблю машины и считаю, что мы заслуживаем лучшего, чем у нас есть сейчас. Мы уже достаточно потрудились, чтобы позволить себе ездить на «Альфе». Глупо это, мне должно быть все равно на мнение других, но я уже представляю себя на красном светофоре, с открытыми окнами и громкой музыкой, спокойно выдыхающим дым от своей сигареты, ожидая смены на зеленый. Мне хочется оказаться на другой стороне, не быть больше парнем на тротуаре, который оборачивается, когда ты разгоняешься. Автомобиль — это витрина. Это миниатюра твоей жизни. Даже здесь, на парковке «Карфура»^[28], люди смотрят на нее, проходя мимо. Так что я снова пытаюсь подбодрить Соланж, надеясь затянуть ее в мой мир, хотя бы на этот раз.

— Она красивая, не находишь?

— Ну неплохо.

Парень с воротником в форме сковородки смотрит на нас улыбаясь, и я бы хотел, чтобы он оставил нас немного наедине. Я бы смог рассказать Соланж, что меня вдохновляет этот автомобиль, о чем я думаю, когда вижу его. Я думаю о нас на узких дорогах, уютно устроившихся в спортивных креслах. Я думаю об автомагистральных площадках, о кофе, который мы заглатываем, сидя на капоте. О скорости. О потоках улиток, которых мы обгоняем, не задумываясь, о старых тракторах, остающихся в зеркале заднего вида. О километрах, проходящих незаметно. О слабом мигании фарами, которым обмениваются спортивные машины, приветствуя друг друга на дороге. О той гордости, которую мы почувствуем, — мы, те, кто всегда оставался на обочине, на дне, — когда увидим наше имя в техпаспорте. Все это за двенадцать тысяч баксов.