— Еще немного, воины, совсем немного, — негромко приговаривал невысокий парень в необычном сером полушубке и меховой шапке, «колдовавший» у бочки с длинной деревянной ложкой. — Сейчас пару корешков добавлю для бодрости. К завтру, все как огурчики будете…

Из большой холщовой сумки на плече он вытаскивал то одну щепотку каких-то скрюченных корешков, то другую, и кидал их в бочку-котел. Всякий раз оттуда поднималось густое облако пара, и во все стороны тут же расходился одуряющий аромат пряной похлебки, вызывающий полустон-полувсхлип у стоявших вокруг.

— Вот теперь готово, — наконец, выдал парень, стукнув ложкой по железу. — Кому первому?

Естественно, снять пробу дали старшине, как старшему по званию. Не успел он огладить свои усы, как в его руках уже оказалась обжигающе горячая миска с похлебкой.

— У-у-у, — не сдержавшись, застонал старшина. От похлебки шел такой умопомрачительный аромат, что голова кругом шла. Хотелось завыть по-звериному и одним махом опрокинуть всю миску в рот.

Дрожащей рукой вытащил ложку из-за голенища сапога и зачерпнул самую гущу со дна. Осторожно, чтобы ни капли не пролить, поднес ко рту и медленно поднес ко рту.

— Господи… братцы, — прохрипел он с выступившими на глазах слезами. Как же вкусно было, что и словами не описать. Ведь, больше трех суток горячего во рту не было. Сухарями спасались. — Мяско, мужики. Свинина…Где, мать вашу, взяли?

Никто не ответил. Только ложки стучали по котелкам, да челюсти клацали. Но потом…

—… Это новенький, товарищ старшина, кабана поймал, — как все поели, ротный, пожилой сержант, рассказывал старшине. Говорил негромко, кивая время от времени на того самого красноармейца. — Говорят, товарищ политрук хотел его в особый отдел дивизии отправить. Мол, подозрительный очень, без документов с той стороны пришел. А комбат вроде настоял, чтобы его во вторую роту определили, пока все не прояснится…

Старшина кивал, поглядывая по сторонам. Он тоже эту историю слышал.

— Мы его поспрашивали, как пришел. Говорит, в лесу с самого рождения живет… — продолжал сержант, вертя в руках ложку. Видно, что от добавки он точно бы не отказался. — Скажу, товарищ старшина, не врет. У меня глаз на такое наметанный. Поглядите, как ходит. Точно, охотник. Такого бы в разведку, цены бы ему не было. Мимо часового пройдет, тот и ухом не поведет…

Дождавшись, как ротный закончит, старшина покачал головой.

— Ты пригляди за ним, сержант, как немец попрет. Шустрый, похоже, больно.

-//-//-

Гвен смотрел на окружающих его воинов и качал головой. Не понимал он этих людей. Казалось бы, они достигли просто невиданных высот во всяких механизмах и поделках с ними: летают на железных птицах, плавают на огромных кораблях, ездят на невиданных повозках и стреляют из дальнобойных самострелов. В остальном же, что в его мире известно и сопливому мальчонке, они совсем ничего не понимают. Ведут себя, как неразумные телята, тыкаются носом во все стороны и оглашают окрестности истошным мычанием.

— Несмышленыши, право слово, — шептал он, глядя на толпящихся у бочки с похлебкой воинов. — Не понимаю, как в лесу голодать можно…

Нужно было быть полным глупцом, чтобы здесь голодным оставаться. Если знать, лес и накормит, и напоит, и вылечит, и даже оденет. Оглянись вокруг себя, сразу же увидишь нужное. Вон под той сосной можно найти особый мох, который жар и ломоту в костях, как рукой снимает. Под березой, если кривая и в низине растет, обязательно пара крепких боровичков найдется. Если же от голода совсем невмоготу, то ищи сухую осину или дуб. Под корой там столько личинок жучков-короедов, что два-три дня легко протянуть можно.

Для Гвена же, как и для его собратьев друидов,лес, вообще, родной дом. Под сенью дуба они рождались и посвящались своими родителями Великому Лесу, проживали жизнь и здесь же, в корнях священной дубравы, заканчивали свой путь.

В этом мире, чувствовал он, все было совершенно иначе. Люди избрали другой пути, начав поклоняться не жизни, а смерти. Как, вообще, можно было окружать себя таким количеством металла? Всюду, куда не брось взгляд, натыкаешься на неживое, твердое, металлическое. Это мир железа, которое не чувствует, не понимает, в отличие от Великого Леса.

— Ой, — сидевший в стороне от всех, друид вдруг почувствовал прикосновение к ноге. Кто-то настойчиво снова и снова толкал его. — Ты?

Прямо из сугроба, блестя черными глазенками, на него смотрела нахальная бобриная мордочка с седой проплешиной на самой макушке. Бобер-патриарх был одним из тех существ Великого Леса, которых Гвен призвал утром к себе на помощь. И если мыши, белки и лисы оказались исполнительны, но глуповаты, то этот совсем, наоборот. Бобер, едва только появившись, сразу же показал свой норов, требуя непременного почесывания и сахара.

— Иди отсюда, — еле слышно зашипел парень, незаметно толкая обнаглевшее животное в сугроб. Не хватало еще, чтобы кто-то увидел это. И так на него смотрели косо. — Уходи, я сказал… Ах ты, маленький поганец…

Недовольный бобер, который, похоже, окончательно потерял терпение, вдруг цапнул его за ногу. И тут же в ответ получил сильный пинок, смачно приложившийся по его хвосту. Хрюкнув от обиды, животное исчезло в сугробе.

— Иди, иди. Принесешь что-нибудь полезное, почешу брюшко…

Проводив его взглядом, друид улыбнулся. Вспомнил, как давным давно учитель показывал ему этот самый призыв. Тогда Гвен еще был совсем, и призыв оказался для него самым настоящим откровением. С открытым ртом он смотрел на то, как по зову учителя из леса выходили животные и без всякого страха садились рядом с ними. Здесь были и целый вывод ярко-рыжих лис, с десяток взъерошенных белок, кабанье семейство со старым вепрем во главе.

— Я помню, учитель, все помню… — шептал Гвен, опустив голову. Нельзя, чтобы кто-то видел сейчас его лицо. Слишком уж выразительным оно было сейчас.

Парень, стараясь не привлекать ни чье внимание, шагнул в темноту, оставляя за спиной освещенные костром деревья. Ему нужно было сделать кое-что, чего никто не должен был видеть.

— Великий Лес, — размеренно зашептал друид, прислоняясь в узловатой коре громадного дуба. Коснулся лбом дерева, крепко обхватив его руками. — Даруй, мне, твою защиту; а под защитой твоей — мудрость; а в мудрости — понимание; а в понимании — истину…

Учитель не раз говорил, что друид должен уметь чувствовать и понимать Великий Лес. Говори с ним, снова и снова повторял он. Пусть не сразу, а со временем, ты услышишь его, станешь его частью.

-//-//-

Особист выскочил из жарко натопленной землянки в одной гимнастерке и сразу же махнул в сторону оврага. Чаю травяного напился, а теперь по нужде бегал.

— Хорошо, что этого пришибленного не шлепнули, а то бы попили чайку, — пробормотал старший лейтенант, до сих пор ощущая во рту вкус ароматного травяного настоя. Лучше всякого чая получилось, что им в пайке выдают. Он, наверное, три или четыре кружки одним махом выпил. — Надо будет потом спросить, что это за травы положил…

У поворота траншеи свернул вправо, где бойцы нужник оборудовали. Притоптал снежок, схватился за ремень, а то совсем невмоготу стало. И тут за спиной послышался странный шорох, словно кто-то крался. Несмотря на сильный мороз у него тут же спина промокла.

— Стоят… — рявкнул он, резко разворачиваясь с выхваченным пистолетом.

И замер на месте с открытым ртом и выпученными от удивления глазами. С другой стороны в таком же удивлении застыл здоровенный бобер. Стоял на задних лапах, упершись в снег длинным хвостом, и водил вытянутой мохнатой мордочкой, с шумом принюхиваясь к человеческому запаху.

— Вашу маму, бобер⁈ — охреневая от увиденного, пробормотал Синицын. — Бобер тащит сна…

В черных лапках животного был зажат золотистый продолговатый бочонок, сильно смахивавший на снаряд от противотанкового немецкого орудия. Не веря своим глазам, особист с силой растер глаза руками. Сомнений не было, бобер нес снаряд от 37-мм противотанковой пушки Раk. 35/36! Бобер в лапках тащил металлический снаряд! Ничего более безумного в это время и в этом месте нельзя было и придумать!