Двадцать седьмое, одно из двадцать седьмых.

Кто нумерует дни?

С какой целью?

Я

спрашиваю

в этом мире, на этой земле, в этом

столетии, в эту пору,

в этой цифровой жизни — зачем,

для чего нас упорядочили, заточислили,

засунули в суммы, разделили

каждодневный свет,

зимний ливень,

насущное солнце каждого лета,

семена, поезда,

тишину,

даже смерть затиснули в нумерованные лежбища

на бескрайних белых кладбищах

с вереницами улиц.

По порядку номеров! — орут

не только исчадия ада

при казармах и печах,

но даже нежные

неотложные смуглянки

и засахаренные блондинки, —

загоняют нас в номера, которые тут же

из их списков летят в забытье.

Меня зовут Триста,

Сорок шесть или семь,

скромненько подведу итоги, а там —

прыг в ноль, — и прощайте.