А что, если самое-то естественное состояние и сеть ЛС? Не завершится ли исторический процесс всемирным беспределом?
Подобные рассуждения кажутся мне беспочвенными. Прежде всего потому, что вопрос о естественном состоянии человека и общества столь же бессмыслен, как и вопрос о том, на каком языке заговорит ребенок, если при нем не произнести ни слова. О биологической природе человека можно говорить лишь в применении к его анатомии и физиологии, но не в применении к его социальному поведению. Видоспецифическая норма общественного поведения принципиально несовместима с языком и культурой.
Обезьяна по природе — обезьяна, но человек по природе — не человек. Он вообще никто. Человек он только по культуре. Он рождается на свет, не будучи запрограммирован ни на какую эпоху — ни на родовой строй, ни на рабство, ни на крепостничество, ни на социализм, ни на капитализм. От природы он не добр и не зол, не воинствен и не миролюбив. Он может стать и дикарем, и профессором. Кем угодно. Как ребенку безразлично какой язык усваивать, так и человеку с еще нссложившейся поведенческой программой безразлично, кому верить — жрецу, священнику, комсомольскому секретарю или пахану. Уходит одна мораль — приходит другая. Вакуум заполняется не биологией, а другой культурой. В данном случае слово “культура” следует понимать в самом широком смысле: бескультурье — тоже культура, хотя и плохая. Но “никакой культуры” быть не может, как не может быть “никакой погоды”.
Можно, конечно, предположить существование социального отбора людей с наследственной предрасположенностью к тому или иному типу поведения. Четверть века назад я пытался в противовес тогдашней официальной концепции отстаивать именно такую точку зрения (Козинцев 1977: 44–49). С тех пор позиции социобиологии и т. н. “эволюционной психологии” (в западном ее понимании) упрочились и за рубежом, и у нас; я же теперь считаю подобные гипотезы не столько ошибочными, сколько излишними. Мы по-прежнему очень мало об этом знаем, что, кстати, тоже не случайно. Слишком уж ничтожна роль селективного фактора в сравнении с огромной пластичностью человеческого поведения, неисчерпаемой способностью людей усваивать любые жизненные стратегии и менять их. Стойкость поведенческой программы — такая же усвоенная, а не природная, черта, как внушаемость. Именно отсутствие какой-либо родовой наследственной отягощенности позволяет человечеству с надеждой смотреть в будущее несмотря ни на что.
Литература
Банников К.Л. 2002. Антропология экстремальных групп. М.
Кабо В.Р. 1990. Структура лагеря и архетипы сознания// Советская этнография. Вып.1.
Козинцев А.Г. 1977. Социальная среда и биологическая дифференциация человечества// Советская этнография. Вып.4.
Самойлов Л. (Клейн Л.С.). 1990. Этнография лагеря// Советская этнография. Вып.1.
Самойлов Л. (Клейн Л.С.). 1993. Перевернутый мир. СПб.
Солженицын А.И. 1991. Архипелаг ГУЛАГ. Часть IV. Гл.2// Малое собрание сочинений. Т.6. М.
Федорова И.К. 1993. Остров Пасхи. СПб.
Щепанская Т.Б. 1993. Символика молодежной субкультуры. СПб.
Л.С.Клейн
МЫ КРОМАНЬОНЦЫ:
Дезадаптация человека к современной культуре[28]
1. Проблема. В книге “Мы, тикопийцы” 60 лет тому назад Рэймонд Фёре, ученик Малиновского, описал живое гармонично функционирующее на одном из островов Полинезии первобытное общество и проследил первые следы воздействия на него современной цивилизации (Firth 1936). Позже это стало одной из его основных тем. Школа Малиновского вообще выражала опасения по поводу вытеснения первобытных культурных институций из обихода и их замены европейскими, считая это гибельным для отсталых народов (Malinowski 1922, 1944). Но ведь, как учат история и культурная антропология, когда-то и мы, европейцы, были гораздо ближе к природе, чем сейчас, и обладали такими же институтами. Они исчезли, а мы всё-таки живём!
Философам это представляется парадоксом. Поскольку человек утратил многие атрибуты и качества, присущие животному и имевшие адаптивное значение (когти, большие клыки, шерсть и проч.), заменив их культурой, в философской антропологии он рассматривается как превратившийся в биологически ущербное существо: без культуры он уже не способен выжить (Gehlcn 1958; Landmann 1961). Эта дезадаптация человека к природному миру компенсируется культурой и разумом. Собственно, они и выступают как специфически человеческие средства адаптации (Cohen 1968; Alland 1970; Маркарян 1969, 1973). Стало быть, уж к кульгуре-то человек должен быть адаптирован исходно.
Не тут-то было! С давних пор, а особенно со времен Просвещения (Руссо), раздаются возгласы, что современная культура не отвечает человеческому естеству, что цивилизация зашла слишком далеко. Они сопровождаются призывами: “назад к природе”. Поскольку неясно, где остановится на этом движении назад (противоречия слишком глубоки), призывы надо расценивать как античеловечные, равнозначные отказу от всех достижений человечества и от статуса человека вообще.
Зигмунд Фрейд, а за ним многие этологи и социологи (Lorenz 1965; Tinbergen 1968; Zinberg and Fellman 1967; Scott 1976 и др.) поднимают вопрос о том, что и к собственным созданиям — обществу, культуре, цивилизации — человек не приспособлен, что культура враждебна изначальной человеческой природе. Одна из работ Фрейда так и называется “Неудовлетворенность культурой” (Das Unbehagen in der Kultur) (Freud 1930/1961). Он видел корень зла в том, что органически присущие человеку темные инстинкты — полового влечения и агрессии — сдерживаются узами культуры, что, подавленные культурными запретами, они порождают внутреннюю напряженность и беспокойство в человеке и часто прорываются сквозь оковы культуры (Freud 1971). Однако у Фрейда это прозрение было сопряжено с совершенно фантастическими домыслами о причинах образования противоречий между культурой и природой человека (пресловутый Эдипов комплекс и проч.), и его идеи не были приняты серьезными специалистами по культурной антропологии.
Но с водой был выброшен и ребенок. Противоречия вполне реальны. Они подтверждаются хотя бы тем. что основные болезни человека — это тс, которыми дикие животные не болеют вообще — рак, сердечно-сосудистые, психические заболевания (Давыдовский 1962: 147–148). Самоубийство среди животных не встречается. Животные в норме не убивают представителей своего вида (Lorenz 1965).
Фрейд, однако, трактовал культуру как благо, он лишь хотел найти в ней самой средства компенсации ее несоответствия чело-всчсской природе. Но чтобы их найти нужно точно установить, в чем причины несоответствия. Если противоречие между природой человека и культурой понимать как некое нарушение идеала — утраченной и взыскуемой гармонии, — то надо бы определить, в чем эта гармония должна заключаться.
Мне кажется, неудачи в разрешении этой проблемы коренятся в том, что решение искали в той или иной отдельной отрасли науки — в психологии, этологии, антропологии, социологии, философии. Между тем, проблема значительно шире. Выявление противоречия и его причин по необходимости вовлекает в рассмотрение данные об эволюции (понятие адаптации), о внешней природе (к ней человек должен адаптироваться), о природе самого человека, о культуре, об истории и проч. Иными словами, проблема располагается на стыке ряда наук, и, поскольку речь идет об антропогенезе и культурогенезе, первое слово должно принадлежать преисторикам, антропологам и археологам.
2. Адаптация к природе и культуре. Очевидно, что в идеале подразумевается хорошая приспособленость человека к среде его обитания — не к какой-то отдельной нише или к отдельной области земли, а в целом — к совокупности условий жизни. Эволюция любого вида и идет ведь в сторону лучшей адаптации — по законам дарвинизма, нспоколебленным в своих основных положениях (борьба за выживание, наследственность, вариативность в силу мутаций, естественный отбор наиболее приспособленных).
