Янка спешно вытирает щеки. Девушка, плачущая над сосисками, — слишком мощный образ, чтобы его можно было безнаказанно показывать человеку, страдающему литературой.
— Я видел публикацию, — говорит он. — Хотите, я напишу в редакцию письмо? Хотите?
Янка качает головой. Как будто это что-то изменит.
Они молчат несколько минут. За окном начинает накрапывать — острые мелкие капельки оставляют на стекле следы, формой похожие на листья тростника. Вода барабанит по подоконнику — унылый осенний ритм, рассказывающий точкой и тире историю про скорую зиму. Небо забрано тучевой рябью, как будто его серое платье опять забыли погладить. На пути домой Янка промочит ноги.
И тут внезапно молодой профессор накрывает ее ладонь своей и говорит, горячо и быстро:
— В августе тысяча восемьсот восьмидесятого… Нет, восемьдесят первого года Фридрих Ницше шел от деревни Сильс-Мария, расположенной на берегу горного озера Зильсерзее, к другому озеру, Сильваплана, у перешейка которого расположилась маленький поселок, подпертый холмом. Его путь был коротким. Всего четыре километра. Но жаркое солнце утомило его. И он остановился отдохнуть у пирамидальной скалы…
Яся вырывает свою руку из-под его и резко встает. Она говорит: «Не надо!» Говорит это и уходит прочь. Она идет длинным коридором от окна с видом на курилку к вестибюлю на выходе из учебного корпуса, и ее беспокоит ощущение, что сейчас, вот прямо в этот момент, по узкому тоннелю коридора пронесется темно-синий поезд минской подземки: он вылетит со спины и разотрет Ясино тело по полу и стенам.
* * *
Чего Янка не учла:
— того, что найти работу в Литве с ее визовым статусом невозможно;
— того, что литовская пресса сможет узнать про ее родство с человеком, находящимся в европейских черных списках, и не посчитает зазорным предъявить это родство не только ей, но и университету;
— того, что предложение о бесплатном обучении и стипендии — временное и может быть отозвано;
— а кроме того очевидно, что ее бегство в Вильнюс было ничем иным, как попыткой поставить свою жизнь на паузу. Остановить взросление. Получить еще один диплом. А там — посмотрим. Вдруг долг растает сам собой. Но — не растает.
* * *
Ночью она ворочается и мечтает о кондитерской на Траку, за францисканским костелом. О творожных конвертиках, опаленных по бокам и сбрызнутых сахарной пудрой, о горьковатых марципанах. О вершине вильнюсского кулинарного мастерства — запечатанной чаше из слоеного теста, в которой, очищенное и лишенное серединки, — млеет в собственном загустевшем соку цельное яблоко. Первый же надрез высвобождает сладкую слезу — она окружает башенку из теста рвом, в который так вкусно макать отрезаемые кусочки похожего на папирус теста, прослоенные кисловатой мякотью яблока. А когда конец расправы близок, в серединке яблочной цитадели обнаруживается маленький сюрприз от повара — вручную сделанная конфета из корицы и сахара, запечатанная в том месте, где в яблоке жили вырезанные косточки. Полтора евро. Всего полтора евро.
Янка просыпается, размышляя над тем, идти за яблоком сразу или после пар. Кондитерская работает с восьми. Из Университета все равно придется уходить недоучившись, так стоит ли ждать января? И если она все равно уезжает, нет никакого смысла экономить каждую копейку! Так размышления о собственной судьбе вращаются у нее вокруг запеченного в тесте яблока. Продолжая колебаться, девушка проходит в ванную комнату, забирается в чугунную ванную и включает душ. Вытираясь, она обнаруживает на эмали под ногами ожерелье красных капелек.
«Началось», — вяло думает Янка, вылезает из ванной и собирается проскользнуть к себе в комнату за прокладками. Одновременно с этим она замечает, что ноги почему-то слабо ее слушаются, снизу живота подкатывает пахнущая школьным киселем тошнота, а перед глазами темнеет. «Секундочку, — думает она, успевая сделать несколько шагов и осознавая, что прокладок у нее нет, что она приехала в Вильнюс без них и тут их вообще не покупала. — Секундочку, — повторяет она, — какое началось? Я ведь беременна». По ее ногам бегут горячие бордовые ручейки. Оседая на пол, она догадывается: наверное, Сашка несла свою кровь на забор и просто расплескала ее по ванной.
Дальше все происходит быстро и непонятно — она выныривает из багровой темноты, и в первую очередь ощущает, что парализована кисельной тошнотой, что даже ее сердце как будто сжато спазмом и не стучит, а тошнит стуком. На этом фоне чем-то куда менее важным является звук сирены «скорой», ощущение стремительного движения, сосредоточенный голос, который прямо над ухом что-то надиктовывает на литовском языке. Она раскрывает глаза и обнаруживает мужчину с сосредоточенным лицом — он нависает над ее животом и о чем-то говорит санитару, который виден периферическим зрением. Мужчина видит, что Янка пришла в себя, и обращается к ней:
— У вас задний свод выпирает!
Позади него возникает перепуганное лицо Сашки, у нее на щеках — разводы крови, как будто она вытирала себе слезы перепачканными руками. Кровь также видна на платье «Desigual» и клепанном кожаном фартуке «Diesel», но это не страшно. Это отстирается.
— Ты слышишь меня, Янка? — орет Сашка и трясет ее за руку. — Ты голая на полу лежала! В луже крови!
Дальше тошнота, в которую она очнулась, меркнет, и приходит блаженное ничто. Из него приходится снова вынырнуть, так как какие-то мерзавцы шлепают ее по щекам и суют под нос вонючую дрянь, которая пробивает до самого мозга.
— Паспорт и полис! Паспорт и полис! — кричит ей в лицо женщина. — Где ваш паспорт и страховой полис?
Янка в белом помещении, на неудобном узком столе. Другой женский голос перечисляет, почему-то по-русски: «кровотечение в карман Дугласа», «большая кровопотеря», «геморрагический шок», «экстренное хирургическое». Что-то случилось с рыбкой. Но рыбку сейчас приклеят обратно.
— Рюкзак, — выдавливает из себя Янка и отступает в уютный мрак.
Ее тревожат снова, настойчиво предлагая какую-то «группу» и «резус фактор», почему-то — вопросительной интонацией, но Янка говорит: «Нет, спасибо». И качает головой. Тьма вокруг начинает пульсировать. В ней появляются проблески, заполненные ярким светом. Один из этих проблесков повторяет как заведенный: «Это ваш полис? Вот это? Другого нет? Вот это ваш полис? Литовский есть? “Эрго” полис есть»? Янка улыбается — какая глупость, им нужно скорей приклеивать рыбку, а они про какой-то полис. Затем она чувствует укол в руку, и чернота вокруг начинает блекнуть и выветривается, как на только что сделанном полароидном снимке. Янка — в операционной, перед ней — коротко стриженный человек в очках, похожий на Moby, решившего спрятать нос и рот под хирургической маской. Мужчина держит в руках шприц с прозрачной жидкостью. По всей видимости, именно этим шприцем он ее только что уколол.
— Янина Сергеевна, — тихо, но внятно обращается мужчина к Ясе.
Его тембр похож на голос корабельного компьютера HAL 9000 из «Космической одиссеи» Стэнли Кубрика. Вежливого робота, который в процессе эволюции своего IQ дошел до соображения о ненужности экипажа того корабля, которым управляет.
— Янина Сергеевна, — повторяет он, — у нас с вами проблема. У вас произошло прерывание ампулярной внематочной беременности. В вашей брюшине не менее одного литра крови. Вам нужно срочное хирургическое вмешательство.
— Это за то, что я плохо ела? — беспомощно спрашивает пациентка. — Я плохо его кормила, да?
— Янина Сергеевна, сконцентрируйтесь. Вы умираете.
У человека со шприцем нет акцента. Должно быть, он точно также хорошо играет в шахматы, как HAL 9000. Он вдруг хмыкает и говорит чуть быстрей и человечней.
— Ну конечно, это не из-за питания, кто вам сказал такую глупость? Зигота имплантируется через сто часов после оплодотворения, ее положение не меняется. Вы что думаете, внематочную можно диетой лечить, да?
