Я огляделся – и сразу понял, что имел в виду мой спутник. В глазах рябило от разнообразия головных уборов, матросских курток разных фасонов и расцветок – как и от цветов шевелюр и кожи их обладателей. Что почти все встречные явились в Зурбаган на одном из этих кораблей, было понятно и без объяснений – даже мне, впервые здесь оказавшемуся, нетрудно было выделить среди местных жителей. Через пёструю толпу то здесь, то там пробирались экипажи, пароконные фургоны, повозки, ломовые платформы, нагруженные пирамидами бочек, тюков, ящиков. Из открытых дверей многочисленных заведений, выходящих прямо на пирс, доносилась музыка, пьяные крики, кое-где дрались или били посуду, рядом пели что-то застольное, отстукивая ритм по столешницам кружками – наверное, тяжёлыми, оловянными, вмещающими не меньше пинты…

– Ладно, уговорили, гостиница, так гостиница. – согласился я. – Но учтите, мастер Валу: когда мы туда придём, я насяду на вас с расспросами и не отстану, пока не выясню всё, что нужно!

– Договорились. – он довольно осклабился. – Надеюсь, Серж, ты не против пинты-другой чёрного эля и двух-трёх дорадо в хрустящей корочке, с картофелем, базиликом и розмарином, которые так замечательно запекает тётушка Гвинкль?

– ВЫ так вкусно рассказываете, что у меня аж слюнки текут. – честно признался я. – Тем более, что в последний раз я что-то съел… часов семь-восемь? Да, примерно восемь часов назад. Так что не ждите, и не подумаю отказываться.

– Вот и хорошо. – кивнул он. – Разговор нам предстоит долгий, и вести его на пустой желудок, да ещё и всухомятку – дело негодящее, уж поверь старому мореходу, который знает толк в простых человеческих радостях на берегу!

В обеденном зале таверны «Белый дельфин» было всё, что только могла вообразить моя романтическая натура, истосковавшаяся по романтике натура потомственного московского интеллигента: низкие, из цельных дубовых досок столы и скамьи; кружки – разнообразные, глиняные, оловянные, стеклянные, полные пенящимся пивом, сидром или рубиновокрасным вином. В огромном, в половину стены, очаге на жаровнях и в глиняных горшочках жарятся, запекаются, тушились на угольях присмотром шустрых поварят разнообразные деликатесы, по большей части морского происхождения, выловленные из естественной своей среды не далее, как сегодня утром. Низкий потолок поддерживают закопченные балки, похожие на бимсы старинных кораблей; с них свисают рыболовные сети и масляные светильники. Публика, в таверне под стать обстановке – рыбаки, матросы, молодые люди в форме с якорьками и золочёными шевронами (курсанты Морского Лицея, как пояснил мне спутник), и даже скрипач, будто сошедший со страниц купринского «Гамбринуса». На печально-трогательного еврея Сашку он, правда, не слишком похож, скорее, на чернявого грека – зато мелодии из-под его смычка вылетают очень даже узнаваемые, такие с удовольствием послушали бы и на Молдаванке, и в тавернах Неаполя, где звучат палумеллы и тарантеллы, и даже на концертах американского дуэта «Сёстры Бэрри». То печальные, хватающие за душу, то весёлые заводные, дёргающие за руки и ноги так, что невозможно удержаться и не пуститься в пляс…

На стенах, тоже тёмных, закопченных дымом масляных ламп, трубок и очага, несколько морских пейзажей. На самом же видном месте висит в простенькой раме портрет мужчины с длинным лицом из разряда тех, которые принято называть лошадиными, и в капитанской фуражке. Я узнал его с первого взгляда – Александр Гриневский, литературный псевдоним «Александр Грин», – и не слишком удивился: с тех пор, как прозвучало название города, «Зурбаган», я ожидал чего-то подобного. Ожидания эти, видимо, были написаны у меня на физиономии, потому что мой провожатый, стоило нам усесться за столик в углу, подозвал хозяйку заведения, и, договорившись о комнате для меня, стал расспрашивать её о человеке, с которого этот портрет был написан.

Тётушка Гвинкль, румяная, дебелая, в крахмальном фартуке поверх весёленького голубого платья и чепце, не обманула моих ожиданий. Послав поварёнка за нашим заказом (обещанные мастером Валу запечённые дорадо с картошкой и два кувшина «Капитанского» эля) она уселась к нашему столику и принялась рассказывать. Сама она его не застала, дело было давно, ещё когда её мать состояла в «Белом дельфине» девчонкой-посудомойкой – она-то и рассказала дочери о госте из-за Внешних Миров, который то ли год, то ли два прожил в Зурбагане, и частенько бывал здесь в таверне. По словам тётушки Гвинкль он был замечательным рассказчиком – послушать его повествования каждый вечер собиралось множество народа, и гостю, как она образно выразилась, «нечасто приходилось платить за свой эль». Рассказы его были простые, но берущие за душу завсегдатаев таверны – про таких же, как они, рыбаков, грузчиков, судовых плотников и прочих тружеников моря, про моряков с кораблей, прибывающих в Маячную гавань (так здесь называют огромный залив, на берегах которогостоит Зурбаган и с полдюжины других городков и рыбацких деревушек), про далёкие страны, откуда эти корабли прибыли и куда отправятся, когда придёт срок.

Говорила хозяйка на незнакомом мне языке, и если бы не мастер Валу, взявший на себя роль переводчика – я не понял из всего этого повествования ни единого слова. Чего никак не скажешь о посетителях «Белого дельфина» – видимо, рассказ свой тётушка Гвинкль повторяла не один раз, но уже после первых её слов от соседних столов к нашему стали перекочёвывать слушатели. Кто-то выставил кувшин эля, кто-то принялся дополнять рассказ трактирщицы подробностями, о содержании которых я мог только догадываться, поскольку «переводчик» неизменно их игнорировал. В итоге, когда трактирщица, наконец, выдохлась, а мы с мастером Валу – сам он, если не считать перевода, за всё это время не вставил и пары фраз – покончили с заказанными блюдами, вокруг нашего стола собралось не меньше двух дюжин человек. Они спорили, галдели, перебивали друг друга, размахивали руками, и мне оставалось только пожалеть, что я по-прежнему не понимаю ни слова – наверняка из этого многоголосья можно было бы вычленить немало полезного, позволившего бы разобраться: где я оказался, и что, чёрт возьми, со мной приключилось за этот безумный день? И так бы оно всё и закончилось – усталостью, восхитительно полным желудком, гулом в ушах, то ли от выпивки, то ли от непонятного многоголосья – если бы мастер Валу не вытащил меня из-за стола, вокруг которого к тому времени творилось уже что-то среднее между бурно развивающейся кабацкой склокой и вечером ностальгических воспоминаний. Отыскав уголок поукромнее, он заказал пару пинт «Капитанский», большую тарелку мелких, восхитительно хрустящих обжаренных рыбёшек, вроде черноморских барабулек, и устроился на скамье поудобнее. Я последовал его примеру – разговор, судя по всему, предстоял долгий.

– Только учти, Серж, подробного рассказа не получится. – мастер Валу отхлебнул эля из большой оловянной кружки и предупреждающе поднял палец. – Нет, я не собираюсь ничего от тебя скрывать, только… очень уж всё сложно. Наши ученики, только на то, чтобы постичь самые азы мироустройства и структуры Фарватеров, тратят по нескольку месяцев – и не каждому, заметь, эти материи даются с первого раза!

Я последовал его примеру, приложившись к кружке. На этот раз тётушка Гвинкль подала эль подогретым, сдобрив щепоткой разнообразных пряностей, среди которых угадывались мускатный орех и корица.

– Ничего, разберусь. Подготовка какая-никакая у меня имеется, случалось интересоваться подобными… хм… материями. Насколько я успел понять, вы – вот вы конкретно, и ваши коллеги, что ходят на тех кораблях, – совершаете путешествия между… назовём их «параллельными мирами», вполне подходяще… А маяки каким-то образом служат вам ориентирами?

– Приятно иметь дело с образованным человеком. – собеседник довольно крякнул и снова отхлебнул эля. – В общем, так оно и есть, но… не совсем. Представь себе колесо. Обычное такое, от телеги, с ободом, спицами и ступицей. Представил?