– Эй, практикант, гляди, цветок не сломай, – поджав губы, в комнате появилась старуха и, громыхнув, поставила табуретку. – Вот, возьми. Какая-никакая, а всё же мебель. Можешь отдыхать. Покличу, когда будем вечерять, – опять ушла на кухоньку и, разговаривая с Танечкой, загремела посудой.
Ужинали вчерашним вермишелевым супом, где плавали тоненькие прожилки мяса, и холодной картошкой в мундирах, обмакивая в блюдечко с пахучим подсолнечным маслом, и затем долго сидели, неторопливо пили жиденький чай с карамельками, и Виктор принялся расспрашивать про деревню, что-нибудь показывая в оконце. Старуха неохотно отвечала, а то и просто отмахивалась и сама начинала выспрашивать Танечку, какие новости в правлении колхоза – это было интереснее. Танечка искоса поглядывала на недовольную бабу Дуню. Смущаясь, перевела взгляд на Виктора. И, вспыхнув, тихо сказала, что покажет ему и деревню, и старенькую церковь, которой лет двести, а может, и того больше. А ещё они побывают на речке и посидят на большом обрыве, откуда всё-всё видно до самого горизонта, где ей нравилось бывать, куда всегда уходила, чтобы поглядеть на воду, на старый скрипучий паром с таким же старым паромщиком в его круглогодичном жестяно-гремящем плаще, и послушать перекличку рыбаков да почитать книжки – это всё обещала показать. Взглянув на покрасневшую девчонку, которая сидела и, опустив голову, теребила тоненькую косичку, Виктор кивнул головой. Поймал её взгляд, когда она искоса посмотрела на него и снова потупилась, и что-то внутри зажгло, и так полыхнуло, аж дыхание перехватило. И Виктор, не задумываясь ни секунды, напрочь выбросил из головы всё, что связывало с городом, с его девушкой, с которой дружил ещё со школьной скамьи и на которой хотел жениться. Он решил вычеркнуть всё, что связывало с прошлым, когда встретился с чистым и доверчивым взглядом Танечки. Казалось, он нашёл то, чего ему так не хватало в этой жизни. И Виктор напрочь выбросил всё, что связывало его с городом, и пошёл… Нет, он помчался сломя голову за худенькой, голенастой девчонкой, которая неожиданно для него ярким огоньком, светлячком вспыхнула в его жизни. И Виктор потянулся к этому лучику счастья, к Танечке, чтобы остаться с ней навсегда.
Едва проснувшись, уже не мог дождаться, чтобы побыстрее прошёл день и наступил вечер, и тогда они с Танечкой пойдут гулять. Днём были мимолётные встречи на улице или в правлении, а бывало, что она забегала в мастерские, и Виктор, чумазый, выходил и подолгу стоял, смотрел, как она, изредка оборачиваясь, махала ему рукой, а потом скрывалась за поворотом, снова появлялась и опять исчезала, но всегда поворачивалась, чтобы взглянуть на него и улыбнуться. И мужики в мастерской посмеивались – женихом обзывали, а он не обижался, наоборот – радовался. А если Виктор бывал в правлении, тогда они вели торопливые разговоры ни о чём, но в то же время о многом. Взгляды, лёгкие касания и сердце начинало колотиться, места в груди не хватало, и они замолкали на мгновение, а затем опять говорили и говорили, пока не приходилось бежать или ехать по делам. Но наступал вечер, и они, куда бы ни шли, где бы ни были, потом всё же приходили на высокий обрыв реки. Виктор скидывал куртку, они присаживались и молча смотрели на тёмную воду, на яркий огонёк костра, светивший где-нибудь неподалеку на берегу, слушали, как разговаривали приезжие рыбаки, уставшие за долгий день, вон их машина стоит возле кустов, а рядом палатка темнеет, а вон там, если прислушаться, доносится скрип старого парома, перевозивший трактор. Уткнувшись в берег, паром недолго отдыхал, но, услышав сигнал машины или протяжный крик с противоположного берега, паромщик, дедка Артём, размахивая фонарём, зычно кричал в ответ – и снова паром отправлялся в свой привычный путь.
Они всегда уходили на любимое место, на высокий речной обрыв. За поворотом тропинки, если забраться на вершину, открывалось широкое пространство, окаймленное кромкой леса на противоположном берегу, а с их стороны, под лунным светом или фонарём паромщика серебрилась гладь реки.
– Прислушайся… – тихо сказал Виктор.
– К чему? – также шёпотом спросила Танечка и застыла, стараясь не шуметь.
– Послушай, как звучит ночь… – Виктор медленно обвёл рукой и притих.
У каждой ночи свои звуки, разнообразные, где-то резкие, а где-то приглушённые, но в то же время всё равно хорошо различимые. Вон там, возле берега, плеснула сонная рыба, а неподалёку глухо звякнул котелок или кружка. Наверное, рыбак поднимался, чтобы воды попить. В общем, какое-то завораживающее спокойствие было возле реки и над рекой. Время для них проходило незаметно. Они сидели, изредка шептались, ловили взгляды и, потупившись, краснели. И так просиживали до тех пор, пока не начинало светать, а трава покрывалась холодной росой. И тогда Танечка поднималась и, что-то тихо напевая, начинала кружиться в лёгком танце, не обращая внимания, что намокает лёгкая обувь и подол простенького платьишка. А он сидел и смотрел на неё: на худенькую и невысокую, на её тонкие и светлые косички с простенькими бантиками. Ловил доверчивый взгляд светлых глаз, и у неё такая радость, такое счастье было на лице, что Виктору хотелось обнять Танечку, такую маленькую и беззащитную, милую и родную, прижать крепко-крепко и никуда не отпускать…
И он не отпустил Танечку, когда поужинали и сидели в комнате, пили чай, а на улице загромыхал порывистый ветер, пробежав по старой крыше, и начался проливной дождь. Бабы Дуни не было, ещё с утра уехала погостить к родственникам в соседнее село и попросила, чтобы Танечка присмотрела за хозяйством и практикантом, как привыкла называть Виктора. И вместо того, чтобы пойти гулять, они остались дома.
Они сидели за колченогим столом, тихо шептались, посматривали на окна, за которыми порывистый ветер грохотал железным листом над головами, и прислушивались к неумолкаемому шуму дождя. Дождь хлестал в окно, и ручейки стекали по мутному стеклу, а затем порывы ослабли, и полетела медленная и мелкая морось, скрывая округу в туманной дымке.
А они сидели, пили чай из большущего самовара, который ловко вскипятила Танечка. Дули чай с баранками, с печеньками, с простенькими карамельками, но которые казались Виктору самыми вкусными конфетами, какие он пробовал в жизни. А потом уселись на кровать, где, бывало, вслух читали книги, а сейчас, не включая свет, шептались в темноте, касаясь друг друга, краснели, благо, что не видно было в тёмных сумерках. Неумело отозвалась на поцелуй Танечка – и тут же спрятала смущённое лицо. И снова потянулись друг к другу, всё крепче и жарче обнимаясь и целуясь, а потом всё и произошло, и Танечка осталась с ним до утра.
Наступило утро, и Танечка, оглянувшись на Виктора, потянулась к нему, хотела поцеловать, но передумала, опасаясь разбудить, едва касаясь, дотронулась до его губ и поднялась. Набросила платьице, на цыпочках вышла из комнаты и захлопотала на кухне. Тихо напевала, гремела чашками, ойкала, оглядываясь на дверь, и звякала ложками. А потом, когда всё приготовила и расставила на столе, позвала Виктора завтракать. И кружилась возле стола такая счастливая, такая яркая, что, казалось бы, вот оно, пришло настоящее счастье, о котором столько времени мечтал и ждал. Мечтал и наконец-то дождался и получил, но Виктор сидел на скрипучей табуретке, долго и задумчиво смотрел на Танечку и не мог понять, что с ним произошло ночью. Казалось бы, первая и настоящая любовь, первая девушка и женщина, нужно было гордиться, радоваться и беречь её, любить ещё крепче, но что-то щёлкнуло в душе и отключилось, оставляя какую-то пустоту. Непонятная пустота. Он глядел, но перед ним была не Танечка, на которую не только насмотреться, надышаться не мог с той поры, как приехал в деревню, как с ней встретился и пошёл за этим лучиком счастья. Не Танечка, к которой тянуло, за которой хотелось бежать сломя голову, догнав, обнять её и остаться с ней навсегда. Нет, это была не она… Сейчас, утром, как показалось Виктору, перед ним стояла ничем не примечательная, обычная деревенская девчонка. Он не мог понять, что с ним случилось, что произошло ночью, почему Танечка, за которой готов был пойти на край земли, вдруг превратилась в неприметную девчонку, какие постоянно встречаются в жизни на каждом шагу, мимо которых проходишь и не замечаешь. И уже нет той единственной, о которой мечтал, потух огонёк и исчез светлячок, нет единственной, ради которой нужно совершать безрассудства, можно горы свернуть, лишь бы она была рядом. И вот наступило утро, и сказка закончилась…
