Между тем наступил сентябрь, мы заканчиваем второй заход, остался последний рейс, как раз и продукты заканчиваются, тютелька в тютельку рассчитали. В Токму мы выходить не будем – далеко от неё ушли, а выйдем на подбазу, её устроили на берегу Непы, где впадает река Сухукон, там есть зимовье.

6 сентября мы со Славкой отправились в этот последний рейс. Утро пасмурное, тихое, какое-то гнилое, и что-то радости даже не было, что заканчиваем работу. Идём, меряем профиля, берём отсчёты по барометру, ставим пикеты – всё как обычно. Не прошли и полпетли – стал накрапывать дождь, потом всё сильнее и сильнее. Дожди и раньше нас заставали в маршруте, но пройдут и перестанут, а этот и не думает кончаться, да к тому же стало заметно холодать. Плащей у нас нет, так что промокли мы довольно быстро, а потом и замёрзли. Идём, почти бежим, чтобы хоть чуть-чуть согреться, но на пикетах, пока ведём наблюдения, опять замерзаем. А самое главное – замёрзли руки. Надо делать записи и в пикетажном журнале, и в рабочем, а пальцы не слушаются, не держат карандаш. Я уж и колочу руки друг о дружку, и тру их, и засовываю под мышки, а когда захочу пописать, мочусь на них, чтоб тепло зря не пропадало – каждая запись даётся трудом неимоверных усилий. Казалось, этот рейс не кончится никогда, и, когда мы всё-таки пришли к палатке, мы были просто полуживыми – мокрыми и синими от холода. У костра отогрелись, обсушились немного (дождь так и идёт), поели и сразу завалились спать.

Утром я проспал дольше всех, проснулся – все спальники пустые. А в палатке светло-светло и как-то светло необычно, свет другого оттенка, чем всегда. Я вылез из спальника и, как всегда, босиком, в одних трусах выскочил по малой нужде. Распахиваю палатку – мама ро́дная! – всё засыпано снегом, хоть не по колено, но очень много! Все кучкуются у костра, греются и на меня смотрят – что я буду делать, как я сигану обратно. Но я мгновенно оценил обстановку – не дам я вам шанса посмеяться – и спокойно по снегу, как по зелёной травке, пошёл за палатку по своему делу. Потом так же спокойно вернулся обратно в палатку, оделся и вышел к костру. Ноги немного погорели от снега, это даже приятно, но зато показал – знай наших! – всё нам нипочём.

Тайга под снегом преобразилась: деревья обвешены пушистым снегом, земля вся белая, только самые высокие кусты брусники краснеют ягодами. Это вчерашний дождь перешёл вечером в снег и валил всю ночь. Сейчас снег не идёт, лёгкий ветерок качает верхушки деревьев, и с них иногда срываются комки снега. Мы сидим вокруг костра, забираем последнее тепло. Продукты у нас закончились, надо выходить на подбазу, до неё шестнадцать километров.

Собрались быстро, на себя надели всё, что у нас было непромокаемое, и тронулся наш караван по белоснежной целине. Прошли немного – вроде нормально, на ходу не холодно, повеселели. Хуже стало к обеду: ветерок очистил небо, появились синие просветы, а потом и солнышко, но лучше бы оно не появлялось – снег на ветках деревьев начал подтаивать, и эта снежная каша посыпалась на наши головы. Очень быстро мы промокли до нитки и замёрзли, как цуцики, зуб на зуб не попадает. Остановились, развели костёр, накидали в него брёвен (с дровами проблем нет), костёр разгорелся – на три метра не подойти. От всех валит пар, тепло проникает сквозь мокрую одежду – приятно. Пока грелись – перекусили, доели последние две банки тушёнки, заварили чая покрепче – стало совсем хорошо. И двинулись дальше.

Остаток этого перехода вспоминается как кошмарный сон. Под снежной кашей мы очень скоро опять замёрзли. Как только не пытались согреться: и махали руками, и хлопали себя по плечам, и пытались бежать, падали, поднимались и опять бежали – всё бесполезно. Еле живые, полутрупами, но всё-таки дошли до подбазы. Она открылась нам на высоком противоположном берегу Непы – рубленый дом и костёр на поляне перед ним. Кладовщик, увидев нас, подбежал к берегу и показал, где брод, и мы, как шли, вступили в воду – мокрее быть уже некуда. Вода доходила по грудь, но течение слабое, перешли легко. Потом мы грелись у костра, Николай-кладовщик дал нам сухих вещей, все отогрелись и повеселели, будто ничего не было. И, надо отметить, никто после этой ледяной ванны не заболел: ни чихнул, ни кашлянул. Я решил – это потому, что в тайге нету болезнетворных микробов, здесь всё абсолютно стерильно.

На подбазе мы пробыли два дня – немного отдохнули и затарились продуктами, получили телогрейки и жестяную печку в палатку – с каждым днём становится всё холоднее, всё-таки север. 9 сентября, после обеда, мы вышли с подбазы, переход небольшой, и через два часа были уже на месте. Остановились на высоком берегу речки Сухукон, место отличное, никогда так хорошо не стояли: светлый сосновый лес, ягельные поляны, сухо и светло. Снег весь растаял, будто и не было, опять золотая осень.

Вечером после ужина, как обычно, посидели, покурили у костра, и все завалились спать. Я тоже залез в спальник, но что-то долго не спалось, лежал, мысли всякие в голову лезли. Вдруг слышу на улице чьи-то шаги: хрум-хрум, хрум-хрум. Вот же чёрт, медведь пожаловал, ну кто ещё может ночью ходить. Лежу, думаю – может послышалось, но нет, ходит, и, кажется, даже всё ближе и ближе: хрум-хрум, хрум-хрум. Дело плохо, я разбудил Виля:

– Виль, медведь пришёл, ходит вокруг палатки.

Все тоже сразу проснулись, как и не спали, мы выскочили из палатки кто в чём, зажгли газету, походили с этим факелом вокруг палатки, посветили в темноту – но разве что увидишь? Постояли, перекурили это дело, решили, что медведь ушёл, и опять легли спать. Мне опять не спится, через некоторое время слышу опять: хрум-хрум, хрум-хрум. Что делать? Парней баламутить опять неохота, я залез с головой в спальник, накрылся клапаном, но и сквозь него слышны шаги: хрум-хрум, хрум-хрум. И страшно, и тревогу больше поднимать неохота, ладно, думаю: будь что будет. Постепенно уснул.

Утром проснулись – все живы, медведь не сожрал, давай ходить вокруг палатки искать следы. Медвежьих не нашли, зато глухариным помётом всё усеяно. И тогда мы поняли – это глухари ночью ходили, больше некому. Хороший глухарь весит до восьми килограммов, он идёт, как мужик топает, сухие ветки под ним трещат, а в ночной тиши звуки ой как далеко разносятся! Вот я и слышал: хрум-хрум, хрум-хрум. Все посмеялись надо мной, над моими ночными страхами, а днём в рейсе Славка подстрелил двух глухарей, их здесь по сухим гривам полно.

Теперь мы по вечерам топим в палатке печку и оставляем на утро растопку, а то в холод вылазить из спальников неохота, приходится проявлять большое мужество. Настроение у всех хорошее, работа продвигается, всё меньше остаётся незакрытой площади, но и на дворе становится всё холоднее и холоднее. Дожди уже не идут, если идёт, то снег, идёт – и не тает, температуры в плюс не поднимаются – водоёмы начинают покрываться коркой льда, лужицы хрустят под ногами. Маленький наш отряд, затерянный в тайге, живёт своей нелёгкой, но дружной жизнью, поэтому и работа спорится. Мы уже хорошо узнали друг друга, за это время поняли, кто чем дышит.

Самый говорливый у нас Альберт Светлолобов, с которым я летел в Токму, мы его зовём Аликом. Он всегда находится на таборе, ведёт наблюдения на баростанции и читает книги, вернее, книгу, она у нас одна – «Наследник из Калькутты», без обложки и первых листов, про такие говорят – зачитана до дыр. Книга приключенческая: про пиратов, охотников, бродяг, принцев, ну и, конечно, про сумасшедшую любовь. Алик про эту книгу выразился очень метко:

– Смешали в одну кучу всё: сапоги, яйца и керосин!

Любимый герой Алика – главарь пиратов Одноглазый Дьявол Бернардито, у него Алик нахватался всяких выражений и любит вставлять их в свою речь, кричит своему дружку Валерке:

– Педро! Ну, где ты, Педро, сын свиньи и монаха?

А когда наш каюр нечаянно наступил на его миску с кашей, заорал на него:

– Каррамба! Где были твои глаза, Грелли, помесь старой обезьяны с кашалотом?