— На вашем диване, господин профессор, из-под подушки выглядывает какой-то пакет, — сказал адъюнкт.

— Верно! — обрадовался профессор. — Я забыл его там, потому что хотел дождаться, когда мы будем одни. — Он бегом бросился в свой кабинет. — Знаете почему?

— Не знаю, — сказал адъюнкт.

— Потому что Кунктатору я не привез подарка, — сообщил профессор, возвращаясь с продолговатым пакетом под мышкой. — А знаете, почему не привез?

— Не знаю, господин профессор.

— Впрочем, вас это не касается, — проворчал вдруг профессор. — Много будете знать, скоро состаритесь. Вот вам!

Молодой человек принял пакет.

— Спасибо, господин профессор!

— Откройте! — потребовал профессор. — Нет, погодите! У вас уже есть женщина?

Лицо адъюнкта, затененное полями шляпы, потемнело, он не ответил. — Словом, нет, — установил профессор. — Ну что ж, зато теперь будет. Откройте!

В пакете оказалось четыре плоских белых картонных коробки с тисненным золотом факсимиле итальянского коммерсанта. — Две дюжины женских шелковых чулок, — пояснил профессор, — шесть панталон, шесть комбинаций, шесть ночных сорочек, — все на два размера. — Он взглянул на ошеломленное лицо адъюнкта и расхохотался. — Откуда мне было знать априори, какого объема самочку угодно вам будет приодеть! Так что здесь один размер поменьше, Шайка, другой — побольше! По моим прогнозам, первой вас приберет к рукам дама ста восьмидесяти сантиметров ростом и с пышными формами.

Адъюнкт молча смотрел на волнующееся посреди стола розово-шелковое озерцо, которое профессор удовлетворенно ворошил кончиками пальцев. — Но почему вы помрачнели, Шайка? — спросил он вдруг с раздражением. — Думаете, потешаюсь над вами? Почтенный друг мой, любовь есть чувство, не заслуживающее уважения!

Отвернувшись от стола, он подошел к окну, через которое все грубее вливался вызывающий свет утра, сопровождаемый снизу, с улицы, робким звоном далекого трамвая, — Пыл страсти ничего не говорит о ее объекте, — мрачно сказал он, не оборачиваясь, — как ни много самый объект говорит о ее пылкости. Пока вы не усвоите это, почтенный друг мой, до тех пор не будете способны мыслить непредвзято, а следовательно, не будете хорошим ученым. Выключите свет, будьте добры!

Огромная лампа под потолком снова погасла.

— Подайте-ка мою подзорную трубу! — потребовал профессор.

Он приладил трубу к глазам, направил ее на окно напротив, этажом ниже, потом опустил и сунул в карман. — Еще не проснулась, — проговорил он с сожалением. — Печально! Люблю наблюдать, как она спускает с кровати свои беленькие ножки, сует их в пантуфли. Задница, правда, худа малость. Вы еще девственник, Шайка?

Адъюнкт не ответил.

— Ладно, ладно, оставим это! — примирительно бросил ему профессор через плечо. — В Риме мне крайне не хватало моей подзорной трубы, которую, на свою беду, я позабыл дома. Я снял номер, выходивший во двор, чтоб не мешал уличный шум, и каждое утро наблюдал в окне напротив волнующую сцену одевания некоей дамы. Выяснение номера ее комнаты, установление личности потребовали от меня нескольких дней хлопот. — Голос профессора вдруг стал высоким, раздраженным. — Это оказалась старая карга, богатая американка, и мне потом до самого конца не удалось избавиться от нее. Она по утрам сама стала наблюдать за моим окном в подзорную трубу, чтобы уследить, когда я спускаюсь завтракать; узнав же, что Муссолини принял меня и имел со мной приватную беседу, с ходу предложила мне руку, сердце и все свое состояние.

— Вы беседовали с Муссолини? — спросил за его спиной адъюнкт.

— Болван и невежда, — буркнул профессор. — Комедиант, шут гороховый!

Тишина за его спиной, казалось, ожидала пояснений. Профессор внезапно помрачнел и медленно повернулся. Его массивная фигура с крепко посаженной на широких плечах огромной яйцеобразной головой резко обрисовывалась на молочном фоне окна. — Это вас интересует? — спросил он раздраженно.

Адъюнкт не отрывал глаз от термометра. — Я не произнес ни слова, господин профессор!

— Этот зас. . . вас интересует? — воскликнул профессор, словно не слышал ответа Шайки. — Этот захолустный Цезарь, мыслящий не лбом, а челюстью? Этот паяц, нужный итальянцам, как мертвому припарки? И который рано или поздно ввергнет свое государство в войну!

— Против кого? — спросил адъюнкт.

— Не все ли равно?

Адъюнкт покрепче натянул шляпу на лоб. — Не все равно, господин профессор.

— Нет, все равно, черт вас возьми! — вне себя рявкнул профессор. — С кем бы ни связался, расплачиваться-то итальянцу придется… Ну, говорите же наконец, как там ваше варево?

— Никак.

— Что значит никак?

— Господин профессор, — сказал адъюнкт, — я бы попробовал не на кислород посадить радикал, а на азот дипептида.

Профессор Фаркаш, сцепив на животе руки, завертел большими пальцами. — Чушь, — простонал он, — вы что, не знаете, насколько этот азот нереактивен?

— А мы расшевелим его! — возразил адъюнкт.

Профессор бросил напряженный быстрый взгляд на молодого человека, потом вдруг стремительно направился в свой кабинет, стаскивая на ходу белый лабораторный халат. — И чего вы тут с ним колдуете! Бросьте все к черту и ступайте домой! — Минуту спустя профессор опять показался в двери, уже в пальто и шляпе. — Я ухожу! Вторую ночь торчу здесь с вашими дипептидами. — Он скользнул взглядом по лицу молодого адъюнкта. — Усердием таланта не заменить, уважаемый друг, ступайте домой! — Пройдя вдоль длинного стола, он вдруг остановился, обернулся. — За границу со мной поедете?

У адъюнкта в руках замер термометр.

— Горшок свой не уроните! — насмешливо фыркнул профессор. — Я спрашиваю, поедете ли вы со мной за границу!

— Навсегда?

— Навсегда? — пропел профессор. — Экими библейскими категориями вы мыслите! Поедете или не поедете?

Адъюнкт снял шляпу и положил ее на стол. — Вы покидаете Пешт, господин профессор?

— Похоже на то.

— Университет?

— Похоже на то.

— Окончательно?

— Похоже на то.

— И хотите взять меня с собой?

— Взял бы, — буркнул профессор.

Адъюнкт водрузил шляпу на голову. — Если возьмете, поеду. Когда выезжать?

— Послезавтра, — сказал профессор.

Адъюнкт снова снял шляпу. — Разрешите спросить…

— Разрешаю, — сказал профессор. — На завтра назначено дисциплинарное заседание по поводу заявления хунгаристского юнца.

— На завтра?

— Поскольку являться туда я не намерен, — продолжал профессор, — и буду, очевидно, осужден в мое отсутствие, то послезавтра я выезжаю. В Бонн или в Лондон. Визы получены вчера утром. У вас это несколько затянется, что ж, приедете чуть позже.

— Слушаюсь, господин профессор.

Профессор пошел к выходу. — Всего наилучшего! — сказал он. Шайка молча смотрел вслед удаляющейся мощной спине; на глаза ему навернулись слезы. Но, уже нажав ручку двери, профессор вдруг обернулся. — Если не ошибаюсь, — проговорил он медленно, — в одном из волюмов «Advances in Protein Chemistry»^[75] какой-то американец рассматривает дипептиды. Поглядите… Если не ошибаюсь, это третий том.

— Слушаюсь, господин профессор.

— Четвертый автор в томе, если не ошибаюсь.

Адъюнкт с любопытством всматривался в двойной лоб профессора, за которым память, словно гигантский кран в живом складе, в мгновение ока доставала из самого глубокого прошлого найденные и в полной сохранности сбереженные воспоминания.

— Если не ошибаюсь, — договорил профессор, — в примечаниях автор рассматривает статью Эмиля Фишера. Отыщите ее в оригинале в «Berichte»^[76].

— За какой год, господин профессор?

— Если не ошибаюсь, тысяча девятьсот второй. — Адъюнкт со слезами на глазах вдруг рассмеялся. — Я еду в Бонн, господин профессор.

— Не утешайте! — буркнул профессор Фаркаш и вышел.

На улице Лайоша Кошута он сел в такси, дав шоферу адрес на проспекте Андраши. Было шесть часов утра, время, несколько раннее для визита, поэтому, выехав на проспект Андраши, профессор остановил машину на углу перед «Аббазией», вместе с шофером зашел в кафе и заказал по бутылке пива и по порции приправленного уксусом зельца с луком и паприкой. Но больше получаса не усидел. Посетителей в кафе почти не было, безлюдная улица тоже не привлекала глаз. Большое зеркальное окно, выходившее на проспект, было разбито.