— Какая?

— Милостыню просил. Мать послала. Взял Бёжи за руку и стал ходить по чужим домам.

Девочка взволнованно заерзала, высоко подтянула под одеялом колени. — Ой, вот уж, наверное, интересно было по чужим домам полазить!

— Очень интересно, — отозвался Балинт все с тем же неподвижным лицом.

Юлишка бросила на Балинта быстрый взгляд и скривила губы. — Фу, какой ты нудный сегодня, Балинт! И почему ты не садишься? А почему только три дня?

Балинт огляделся. — Куда мне сесть?

— Ой, стул-то мой унесли! — воскликнула девочка. — Ничего, садись на кровать. — На кровать не сяду, — отрезал Балинт. — А только три дня потому, что на третий день нас перехватил полицейский и спросил, что мы делаем. Я сказал: милостыню просим, господин сержант! А он говорит: не положено!.. Почему не положено, если я голодный и не могу получить работы?

— А он что сказал?

— Чтоб я помалкивал.

— А потом?

— Оплеуху дал, — с деревянным лицом ответил мальчик.

Девочка посмотрела на него округлившимися глазами, губы ее задрожали, в уголках глаз показались слезинки.

— Ой, какой ты нудный сегодня, Балинт, — сказала она сердито, — ничего толком и рассказать не можешь… Все-таки сядь на кровать-то!.. Ну, а потом где работал?

Балинт присел на край постели. — В марте саман таскал на стройке.

— Это тебе нравилось?

— Нравилось.

— Ну, слава богу! — обрадовалась девочка. — А сколько зарабатывал?

— Двенадцать пенгё.

— Хороший заработок, — серьезно одобрила Юлишка. — На эти деньги можно пару футлей купить. Ты купил?

Балинт не ответил.

— Не купил, — сказала девочка, — потому что на хозяйство нужно было, да? А почему только две недели работал там?

— Ростом не вышел, — ответил Балинт. — Когда нарастили леса, я уже не поспевал подавать саман мастеру.

— С лесов не падал? — спросила Юлишка. — Папа как-то поскользнулся на них, упал, так чуть ноги не переломал себе. А ты не падал?

— Один раз.

— Ну и что?

— Ничего.

Девочка вдруг наклонилась, придвинулась к нему, ее личико приняло торжественно-серьезное выражение. — Выйди-ка сейчас в коридор, погуляй там немного, — шепнула она, — я вижу, что вон той лежачей тетеньке надо нужду справить. В это время мужчинам в палате быть не положено. Минут через пять возвращайся.

Балинт встал и вышел, стараясь ни к чему не прикасаться. По коридору на каталке с резиновым ходом везли укрытого до самого подбородка мужчину; на его бескровном, белом как мел лице крупными каплями выступил пот. Балинт весь покрылся гусиной кожей и, отвернувшись, подошел к окну, чтобы не видеть больше этой арены распада; однако и внизу, на залитом солнцем дворе, его взгляд опять приковали больные в полосатых, сине-белых, арестантских халатах. У него даже промелькнула мысль — не задать ли тягу: в этом воздухе, который болезнь ежедневно месила бледной своей рукой с отросшими ногтями, который чуть не закипал под ее лихорадочно пылающим взором, Юлишка тоже показалась ему нечистой и чужой. Да он и вообще не жаловал теперь девочек, все они были глупы и нечисты. — Ой, а я уж думала, что ты сбежал, — сказала Юлишка, когда он опять подошел к ее кровати. — Сисиньоре очень обрадовалась, когда увидела тебя?

— Обрадовалась, — коротко ответил Балинт.

— И что сказала?

— Не помню.

— Сказала: диомио, каромио, филиомио, мяу-мяу?

— Угу.

Юлишка обиделась. — Если не смеешься, — сказала она, надувшись, — тогда ступай домой! Мне с тобой скучно, как будто я уже десять лет как твоя жена. Погоди, сперва расскажу тебе что-то интересное!

Балинт опять сел на ее кровать. — Знаешь, Сисиньоре зимой так сильно болела, совсем помирать собралась, — зашептала девочка. — Да я не про это хотела рассказать. Наклонись поближе! На той стороне, как раз против меня, лежит девочка, мне ровесница, так она месяц назад самоубийством кончала. Не гляди сейчас туда!

— Самоубийством? Из-за чего? — спросил Балинт. — Из-за того, — взволнованно шептала девочка, — что в школе у них пудреный обыск был… в школе на улице Безереди… и господин дректор нашел у нее в сумке…

— Кто-кто?

— Как кто? Господин дректор… ну, директор же, — нетерпеливо воскликнула девочка. — Он нашел у нее в сумке пудреницу. Каково?

— И что она сделала с собой?

— Выпрыгнула с третьего этажа, — гордо ответила Юлишка. — Каково?

— Угу. — Балинт отвернулся, уставился прямо перед собой. — Помолчи, — сказал он, когда Юлишка, схватив двумя пальчиками полу его пиджака, стала тянуть к себе, — помолчи минутку. Когда мы вырастем, поедешь со мной на остров?

Девочка так и застыла, раскрыв от удивления рот, две иссиня-черные змейки за ушами подскочили и чуть не рассыпались.

— На какой остров?

— Необитаемый. В Индийском океане еще много необитаемых островов осталось, с пальмами и обезьянами, с моллюсками, и там круглый год греет солнце. — Ой, как там, наверное, красиво! — испуганно воскликнула Юлишка. — Но только зачем нам ехать на необитаемый остров?

Балинт опустил голову и уставился на грязно-серую простыню. — Чтобы никому не кланяться, — сказал он тихо.

— Кланяться?! — удивилась девочка и опять забыла закрыть рот. — Ты потише, — предупредил ее Балинт, — об этом никто не должен знать. Здесь, в Пеште, у меня одна судьба — каждому первым кланяться, перед каждым шляпу снимать. И перед любой поганью — тоже: вдруг да поможет хоть чем-нибудь, а не поклонюсь первым, так и не поможет.

— Это верно, — горько скривив губы, согласилась девочка. — Но что мы будем есть там, на острове?

— Рыбу, — опять воодушевился Балинт. — В море полным-полно розовых рыб, ночью они так и светятся под водой — хоть голыми руками лови.

— Только не я! — решительно затрясла головой Юлишка. — Не люблю рыбу.

— Там растут финиковые пальмы, их потрясешь, и… И еще там водится громадная качающаяся бабочка, называется Микша, она такая красивая, что хоть целый день смотри на нее — не насмотришься.

— И мы будем есть ее? — спросила девочка сердито. — А как мы доберемся до твоего необитаемого острова?

— Сперва пешком пойдем в Фиуме, — не сдавался Балинт, — там я наймусь на пароход матросом, а ты кухаркой или официанткой. И, может, целый год будем путешествовать, пока не попадем в Индийский океан.

— И Сисиньоре с собой возьмем?

Балинт отрицательно потряс головой. — Никого. Сисиньоре до тех пор так и так умрет.

— А что мы станем делать целыми днями на том необитаемом острове?

— Будем учиться и ловить рыбу.

Юлишка, склонив голову набок, думала. — Я не поеду, — объявила она вдруг решительно. — Я останусь в Пеште.

Прямо взглянуть на Балинта она не посмела, смотрела исподтишка. Лицо мальчика и прежде было тускло-бледным, но теперь, как показалось Юлишке, совсем посерело. Он не сказал ни слова и молча сидел на краешке кровати, уставясь на собственные руки. Его ресницы нервно подрагивали. Свет, отраженный от раскрытой створки окна, падал на его левое ухо, отчего оно стало совершенно прозрачным, напоминая увядающий лист, который уже не вбирает солнечные лучи, а пропускает их сквозь себя. — Вот ты вернешься со своего острова, тогда… — шепнула Юлишка. Балинт встал и, повернувшись к девочке спиной, молча пошел к выходу. Но, не сделав и трех шагов, вдруг ничком рухнул на пол.

Сестра-монашка вызвала врача, который после краткого обследования установил, что мальчик, судя по всему, скверно питался, ничего не ел, по крайней мере, два дня и потерял сознание от голода. Когда Балинт пришел в себя, ему дали чашку горячего мясного бульона, монахиня принесла с кухни кусочек холодного цыпленка и соус из зеленого горошка. Вокруг постели, на которую его уложили, сидело шесть старух, они усердно потчевали его всем, чем могли, свято убежденные, что даже самая больная женщина здоровее больного мужчины. Из тумбочек появились раскрошенные, размазанные, затвердевшие и высохшие призраки бисквита, пирогов с яблоками, ватрушек, и все это нескончаемой чередой двинулось к постели Балинта. Балинт молча ел и ел, но потом, заметив, что старухи следят за каждым движением его челюстей, языка, горла, из глубокого сочувствия вместе с ним мысленно пережевывая пищу, он перестал есть и отвернулся к стене.