— Что же ты умолкла, Йожа! — воскликнула пышная рыжеволосая дама и опять облизнула губы. — Мы, можно сказать, только что вошли во вкус, а ты…

— Она умолкла, сударыня, потому что боится обидеть меня, — проговорила Эстер спокойно. — Мы не знакомились, сударыни. Я — жена Гезы Шике.

— Прелестно! — густым голосом протянула рыжеволосая дама.

В маленькой желтой «обюссоновой» гостиной на мгновение стало так тихо, что из библиотеки громко донесся раскатистый голос барона и сразу же — веселый женский смех. — Пустяки, дорогая, — сказала опять рыжеволосая дама. — Ты^[127] говоришь — жана? Значит, ты из Шомодьского комитата?

Эстер улыбнулась. — Игальский район.

— Я бывала в тех краях, — кивнула ей знатная собеседница. — У моего отца там неподалеку небольшое имение.

Снова наступила пауза. На свежих девичьих губах Эстер скользила легкая улыбка, то ли стеснительная, то ли откровенно смешливая. — Кстати, я та самая женщина, — проговорила она чуть-чуть нараспев, очень просто и серьезно, — которая хотела покончить с собой в лаборатории профессора Фаркаша.

Она непринужденно встала, с милой улыбкой кивнула дамам и решительной походкой направилась в большую гостиную, разыскивая мужа, который в эту минуту беседовал с президентом Кредитного банка. Художник повернулся ей вслед и прищелкнул языком. — Абваражительное создание! — смеясь и сверкая здоровыми белыми зубами, сказала рыжеволосая дама. — Говорю вам, детки, профессор Фаркаш тут дал маху.

— Скандала не будет? — нервно спросила губернаторша.

— С чего бы?

— Но если этот Шикет встретится…

— Не Шикет, а Шике!

— Если он встретится с Миклошем…

— И что из этого, дорогая?

— Они подерутся! — вздохнула с вожделением малокровная губернаторша.

Художник короткими толстыми пальцами выхватил изо рта догоревшую до самого кончика сигару. — Эге, — сказал он весело себе в бороду, его светло-голубые глаза озорно блеснули.

— Боюсь, быть здесь сегодня другой беде, — высокомерно сказал сутулый молодой человек, умевший проникнуть везде и всюду. — Шике?.. Ах, боже мой! Да Миклош давно уж и забыл о его существовании. К тому же в гостиной барона драки не приняты, — добавил он поучительно, с мягкой иронией, обращая на губернаторшу умные свои глазки. — Есть неприятности посерьезнее, но, разумеется, и они не для гостиной. После ужина я беседовал с Миклошем, он тогда уже был несколько на взводе, барон едва утихомирил его. Миклош вслух ругал Марион.

— Вслух?! — ужаснулась графиня Хенрик Остен.

— С тех пор я все слежу за ним, — продолжал лысый молодой человек, — и он безостановочно пьет. Вам должно быть известно, милостивая государыня, что скандалы у нас не сходят с повестки дня.

— Вот и прекрасно, — прищелкнув языком, заявила рыжеволосая дама.

— Только что барон положил руку ему на плечо, — объявила Йожа Меднянская, — а Миклош попросту сбросил ее.

— И опять наливает себе коньяк, — прошептала сквозь длинные желтые зубы губернаторша.

Лысый молодой человек встал и отправился в большой салон искать отмычку к новой тайне. Однако в гостиной Шике не обнаружил, не было его и в курительной, значит, оставалась только, библиотека, если Шике не уехал домой. Наконец он заметил Эстер, беседовавшую в нише окна с двумя мужчинами; значит, ее муж где-то поблизости. Молодой человек, который со страстной заинтересованностью наблюдал человеческие связи и ради этого не отказался бы сунуть нос даже в мышиную норку, если надеялся получить там хоть крохотные, с мышиный хвост, дополнительные сведения о мире (только в Андялфёльд и на Чепель его почему-то никогда не тянуло), повернулся и поплелся в библиотеку. Он знал здесь всех и все знали его (только в Андялфёльде у него почему-то не было знакомых), поэтому ему пришлось остановиться трижды, прежде чем он достиг цели.

— Что это вы так задумчивы, Пали? — спросила его жизнерадостная молодая женщина, мимо ножек которой в серебряных туфельках и прелестного личика с зажатым в зубках мундштуком для сигареты он проследовал, не замечая, словно то была вчерашняя, уже устаревшая новость.

— Ах, целую ручки!

— О чем вы задумались, Пали?

— Думаю, удастся ли волка заманить в берлогу льва, — отозвался молодой человек.

— Ах, не говорите, пожалуйста, загадками! — засмеялась молодая женщина. — Кто он, волк?

— А ведь я назвал его прямо, чтобы легче было угадать… Зенон Фаркаш^[128].

Прелестная женщина опять взволнованно рассмеялась.

— Что вы говорите! Он здесь?

— Нет.

— Но?..

Молодой человек наклонился к ее розовому уху. — Но здесь его любовница.

— Кто она?

— Отсюда ее не видно. Супруга журналиста Гезы Шике, главного редактора «Мадьярорсаг».

— Красивая?

— Вы знаете, я не люблю женщин, — сказал молодой человек. — Мне ни одна не нравится.

— Неужто и вам нравятся только мужчины? — Обрадовавшись собственной ехидной выходке, молодая женщина расхохоталась, так что покраснела даже шея. — Скажите, Пали, а зачем барону заманивать профессора Фаркаша?

— Я знаю многое, но этого не знаю. У него может быть к тому сотня причин. Просто мне пришло в голову, не обязаны ли мы присутствием сей дамы тому, что барон захотел поймать волка.

— Одного он уже поймал.

— Но и с ним ему не повезло, — сказал молодой человек. — Впрочем, профессор, разумеется, не пришел, он и прежде не любил великосветских приемов, а когда вернулся из Берлина, перестал бывать даже на Корвиновых ужинах.

Он отправился было дальше, но не дошел и до дверей большой гостиной, как за ним вновь потянулся женский голос и постучался в его рассеянность. — Целую ручки, ваша милость, — проговорил молодой человек. — Я не забыл вашего поручения. Полное собрание сочинений Стефана Цвейга! Мой букинист уже разыскивает его. Между прочим, Цецил Тормаи^[129] лучше.

— Знаю, вы не любите немцев, — сказала дама, одна из близких приятельниц барона, в чьем «литературном» салоне, поскольку кофе у нее подавали жиденький, а печений и пирожных мало, лишь очень уж молодые поэты демонстрировали свои неуходившиеся гривы и высоко задранные носы, да еще несколько третьестепенных писателей постарше брызгали разочарованием и желчью. — И напрасно не любите, Гитлер не тождествен немецкой нации.

— Я вынужден отождествлять их, — возразил молодой человек. — Гитлер олицетворяет самые дурные свойства немецкой нации, то есть именно те свойства, которые в политической сфере наиболее решительно стремятся к самовыражению. Между прочим, Стефан Цвейг не немец, милостивая государыня, а еврей, так что я, пожалуй, и мог бы любить его. Но уж если немец, то лучше Томас Манн!.. À propos, правда ли, что барон собирается купить имение? Я слышал, как об этом говорили что-то…

— Да, он уже давно носится с этой мыслью, — согласилась дама, которая понятия не имела о том, с какими мыслями носится барон. К тому же все, что было ей известно о бароне, она тщательно от всех таила, признаваясь лишь в том, чего не знала. — Почему это вас интересует?

Молодой человек на секунду смешался, не сообразив вдруг, как отовраться. — Надоело мне мое ремесло, — сказал он, улыбаясь. — Если бы вы, сударыня, замолвили за меня словечко барону, я бы нанялся к нему управляющим.

— Так вы и в сельском хозяйстве разбираетесь, Пали? — искренне удивилась почтенная дама.

— И в нем не разбираюсь, — отозвался молодой редактор журнала, — следовательно, вполне мог бы справиться. Вы не видели профессора Фаркаша, милостивая государыня?

— Где?

— Здесь.

— А разве он здесь?

— Говорят, обещал быть.

— Вы правы, — согласилась его собеседница, — сейчас вспомнила, барон действительно упоминал, что пригласил его. Ну как же, он еще спросил, что я скажу на это… Может быть, он в библиотеке… Как вы думаете, Пали, профессор пришел бы ко мне, если бы я пригласила его? Понимаете, не хочется нарваться на отказ…

— Несомненно придет, — успокоил ее молодой человек.