— Славный парнишка! — сказал он, глядя на седоусого, как будто продолжая начатый разговор. — Такими и следует быть порядочным венгерским рабочим, истинным христианам. Ведь честность у него на циферблате написана. Как вас зовут-то?

— Балинт Кёпе.

— Ах-ха, — кивнул инспектор в тирольской шляпе, водянистыми глазами уставясь Балинту в лицо. — А крестного вашего?.. Как?.. Лайош Нейзель?.. Знаю его. Тоже человек достойный.

— Он здесь? — взволнованно спросил Балинт.

— Ах-ха, — подтвердил «тиролец».

— Он здоров?

— Черт побери, а как же! Он здесь, словно рыба в воде.

Лицо Балинта вдруг засияло, но тут же снова нахмурилось; доверчивость и подозрительность боролись в нем, тесня друг друга.

Он бросил вопросительно-обнадеженный взгляд на седоусого инспектора, словно ожидал подтверждения.

— Могу я видеть его? — спросил он.

— Ах-ха, — отозвался другой, в тирольской шляпе, — почему бы нет?

— И поговорить с ним могу?

— Почему бы нет, черт возьми!

Балинт опять посмотрел на седого; тот молча взглянул на него поверх очков, только что водруженных на нос, опять напомнив старого мастерового. Сердце Балинта вмещало обычно одно чувство, и, как правило, этим чувством было доверие; теперь, после нежданного насильственного выдворения, оно вновь стало перебираться на законное свое место со всей меблировкой.

— Славный парнишка, — сказал над его головой инспектор в тирольской шляпе, — не оставляет на произвол судьбы своего крестного. Ну, пойдемте со мной!

Балинт смотрел на седоусого.

— Я могу идти?

Седоусый на этот раз не поднял на него глаз, только кивнул.

— Мы пойдем к моему крестному? — спросил Балинт, обращаясь к «тирольцу».

— Ах-ха.

Когда они выходили, стоявшие у двери детективы, все в шляпах, все дюжие, крепко сбитые, громко хохотали, шесть-семь красных от смеха физиономий обернулись к Балинту. Один вдруг сделал шаг назад и каблуком, подбитым железной подковкой, отягченным девяностокилограммовым весом, наступил Балинту на ногу, прямо на пальцы; парнишка невольно охнул от боли. Полицейский молча поглядел ему в лицо и отвернулся.

— Порядочный человек просит прощения, на ногу наступив, — глумливо бросил кто-то из детективов. Дверь за Балинтом затворилась.

За те пять-шесть часов, что Балинт провел, ожидая «тирольца», в маленькой комнатушке, куда инспектор привел его, посадил за пустой конторский стол и ушел, заперев дверь на ключ, за всю нескончаемость ожидания, монотонный серый конвейер которого разнообразился иногда лишь жужжанием взлетающих мух, но не привносил никаких событий и только кружился и кружился бесконечным одуряющим, гулко отдающимся в голове самоповторением — за долгие часы этой голодной жвачки, бесконечного сна-бодрствования Балинт остался верным своему доверию к миру. Он неподвижно сидел на стуле, отведя ото лба блестящие светлые волосы, свежевыбритый, с двумя прыщиками у переносья и на виске, глядел молодыми, хотя и покрасневшими от бессонницы глазами и верил, что скоро увидит своего крестного здоровым и невредимым. У него не было сомнений в том, что самого его изобьют и, на долгий ли, на короткий ли срок, посадят под замок, потому что он не назовет имени Юлии Надь, но это, считал он, в порядке вещей, ибо связано с борьбой между рабочими и полицией, борьбой, в которой у него есть свое естественное, определенное место. Но когда, уже под вечер, в замке наконец заскрипел ключ и «тиролец» вошел один, Балинт был ошеломлен и, не веря собственным глазам, старался заглянуть ему за спину; однако Нейзель так и не появился в двери. Инспектор с документами в руках сел за стол.

— А крестный мой не придет? — спросил Балинт.

Инспектор вперил водянистые глаза ему в лицо.

— Чего?

— Вы уже домой изволили отпустить его? — спросил Балинт недоверчиво.

— Завтра, — сказал «тиролец». — Сперва снимем показания.

Балинт кивнул. — Слушаюсь.

— Вы совершили тяжкую ошибку, — сказал инспектор, — исправить ее можно, только признавшись во всем чистосердечно.

— Так я же признался, что сам спрятал эти листовки, — воскликнул Балинт.

Инспектор продолжал листать документы. — Этого не достаточно.

— Да чтобы крестного-то моего отпустить, достаточно!

Инспектор поглядел на часы.

— Ну-ка, без пререканий! — проворчал он. — Мы не на футбольном поле. Будете говорить, когда задам вопрос.

Его широкое, мясистое лицо с коротким тупым носом, на котором до сих пор, словно изнанкой приклеенная брань, лепилась приветливая улыбка, в мгновение ока как бы вновь обрело свое естественное первозданное выражение. Балинт помрачнел; он заметил также, что от инспектора слегка попахивает вином, а узел галстука как будто чуть-чуть ослабел. Однако поначалу на его вопросы — с кем встречаетесь? о чем разговариваете? занимаетесь ли политикой? куда ходите? с кем дружите в мастерских и о чем беседуете? состоите ли членом профсоюза? социал-демократической партии? — на все эти вопросы можно было ответить прямо, не уклоняясь. Но вскоре Балинт почувствовал, что на носу у него выступает пот.

— Конечно, член СКРМ?^[109] — спросил детектив.

— Что это?

Полицейский так и впился в него глазами. — Не знаете?

— Не знаю, господин инспектор. Но я вообще ничего не член.

— Сказки Андерсена! — приветливо улыбнулся «тиролец». — Даже к «молодым» не принадлежите?

— Не принадлежу.

— И никого из них не знаете?

Балинт подумал.

— Быстрей! — поторопил инспектор. — Не будем терять времени. Знаете или нет?

Балинт покачал головой. — По-моему, никого не знаю.

— Тогда откуда листовки? Где взяли?

На секунду стало тихо, и опять послышалось жужжание мух, которые полчаса назад, когда вошел инспектор, словно вылетели все из комнаты. И винным перегаром запахло сильнее: грубое бульдожье лицо ближе придвинулось к Балинту. Балинт резко побледнел. Ночью он, правда, придумал историю о незнакомце, который позади храма на площади Лехела сунул ему в руки сверток, с тем что тотчас за ним вернется, но теперь Балинт понимал, насколько все это безнадежно.

— Откуда листовки? — повторил вопрос детектив.

Балинт непроизвольно выпрямился.

— Я не могу этого сказать.

— Ах-ха, — сказал детектив. Теперь и его лицо вспотело. — Ах-ха! — повторил он. Встал, сбросил пиджак, словно раздевался для драки, медленным шагом подошел к вешалке, снял плечики, нацепил на них пиджак. Все это время громко жужжали мухи. Ну, сейчас! — подумал Балинт.

— Когда вы получили эти листовки? — спросил инспектор, стоя у вешалки спиной к Балинту.

— В мае прошлого года.

«Тиролец» не торопясь вернулся к столу, сел.

— Выходит, год назад… А почему заявляете только теперь?

Балинт не ответил.

— Забыли их там, за шкафом, а? — издевательски осведомился инспектор. — И, не найди их полиция, хранили бы посейчас?

Балинт смотрел в пол.

— Ну что, онемели? Почему не отвечаете?

— А что отвечать? — буркнул Балинт.

— От кого получили листовки?

— Этого не скажу, — повторил Балинт.

— Ладно, — хмуро сказал «тиролец». — Не говорите. Все лучше, чем врать. Значит, договорились на том, что вы хранили их целый год для того товарища, чьего имени не хотите назвать, но потом все же явились донести о них. Главное, что в конце концов все-таки явились добровольно. Когда был обыск?

— Позавчера вечером.

— А почему тогда же не заявили детективам, что сверток ваш?

— Меня не было дома.

— Где вы были?

Балинт ладонью отер пот с лица.

— В авторемонтной мастерской был праздник, вечеринка, господин инспектор, — сказал он, — и мы целую ночь убирали двор, чтоб было, где танцевать.

— А на другой день почему не явились?

— Так вечеринка была, — пояснил Балинт, — и Петер Нейзель пришел за мной уже к ночи, тогда я и узнал про все.

— Ах-ха, — проговорил детектив и щелчком сдвинул со лба зеленую тирольскую шляпу. — И конечно, сперва понадобилось обсудить с то-ва-ри-ща-ми, что будем делать. И, не прихвати мы господина Нейзеля, вам, конечно, в голову не пришло бы явиться с повинной, а?.. Отвечайте!