Неужто сон Манданы вещий, и этот отпрыск трех царских родов – Лидии, Мидии и Персии, этот гибрид несовместимых враждующих кровей, действительно настолько опасен, что приговорен к смерти еще до того, как открыть глаза и увидеть принадлежащий ему мир.

Это крохотное ничтожное существо, не способное себя защитить, так напугало жрецов, что эти шарлатаны и дармоеды, дабы оправдать в глазах царя свою полезность, убедили Астиага в опасности, исходящей от этого мальчика.

Как это могло произойти? Как они довели до такого изуверства разумного прежде воителя и архитектора, Астиага, держащего в руках империю? Когда он стал столь подозрительным, что не щадит собственного внука? Безумный Астиаг…

– Пастух, чья это отара? – спросил сановник, остановившись у ручья, куда прибилось стадо овец для переправы вброд. Пастух запыхался и потому ответил не сразу.

– Царя… Здесь все его, на этих землях. Оазис дивный весь – его домен. Собаки только здесь мои… И слушают меня беспрекословно. Скажу – набросятся и разорвут любого вора. – присмотревшись, он добавил, – Тебя я знаю, ты – Гарпаг! Герой империи и знатный воин! Я служил под твоим началом во время осады Ниневии!

      Пастух почтительно поклонился.

– Воин, но не убийца… – покачал головой военачальник, задумавшись о чем-то своем и поправив покрывало в корзине. – Ты, значит, ветеран?

– Да, господин. Тогда ты был хазарапатиш и тысячей командовал! Недосягаемый, суровый! Куда тебе меня запомнить было! Когда вавилоняне-союзники попятились назад, мы по твоей идее сделали высокую насыпь под стену ассирийцам, забрались на курган и быстро одолели их. Тогда еще тебя стрела чуть не сразила! Не помнишь ты меня!

– Не ты ль меня накрыл! Знакомое лицо!

– Я! Верно! Неужели ты узнал! И запомнил мое лицо! Эко диво! Я – Митридат. В честь Митры* наречен.

Гарпаг с некой брезгливостью обнял Митридата, а на глазах пастуха проступили слезы. Сановнику было не до сентиментальных воспоминаний, но он все спросил:

– Так ты не пал! Значит, выжил. Как рана?

– Зажила давно.

– Все ходишь в пастухах чужих отар? Такой храбрец, но почему же не обласкан властью?

Митридат улыбнулся и пронзил своего бывшего командира обжигающим взглядом, но тут же отвел взор, словно скрывая какую-то застарелую обиду. Потом пастух вздохнул, сел на огромный валун, погладил шершавый камень и начал вспоминать вслух:

– У воина с пращой, оторванного от земли каппадокийской в интересах Мидии, тогда был только камень, но не было щита. Я щит добыл в бою. Трофейный. Но ты велел легкой пехоте атаковать. И мы по бескрайней равнине без лишней ноши ринулись прямо на ассирийских всадников. Кто пожалеет крепостных и нищих, тем более из племени вассалов?! И даже щит приобретенный в обозе мне пришлось оставить. А дальше штурм на зубчатые стены, твое чудесное спасение… Да, был я без щита, но сам я превратился в щит. И от стрелы тебя укрыл…

__________________________

*Митра, Мифра (на древнем авестийском языке Miora – букв, «договор», «согласие») – древне-иранский мифологический персонаж, связанный с идеей незыблемости договора, а также выступающий как бог солнца. (Здесь и далее прим. автора)

Гарпаг прокашлялся от пристального взора своего спасителя, которому не воздал по заслугам.

– Еще не все… – продолжил Митридат. – Когда я раненный остался в водах Тигра, на левом берегу, бурное течение унесло меня на бревне от разрушенной осадной башни. Очнулся я в Междуречье, выполз на берег и снова потерял сознание. Там в шатрах пировали вавилоняне. Все праздновали свадьбу их царя и сестры великого Астиага. Они меня и подобрали. Придя в сознание снова, увидел я, что закован. Как я не объяснял халдеям, что служил в войске Мидии, назвал имя своего хазарапатиша, тебя, мой господин, поведал, что дома меня ждет жена, союзники мне не поверили и увели в плен. И вместе с иудеями-рабами я строил Зиккурат, проклятую башню в честь их божества Мардука, которая должна была соединить землю с небом.

– Да, но все же ты вернулся?

– Из плена вырвался я с помощью случайного знакомства. Помог мне старец-иудей, весьма почтенный в своем народе. У них он звался непонятным словом «пророк». Он говорил с их Богом Яхве напрямую. Так он считал, по крайней мере. Он мне пообещал даровать свободу, но взял зарок, чтобы я тоже когда-нибудь подобно ему спас невинную душу даже ценою собственной жизни. Я не поверил, что у него получится избавить меня от рабства, но все же возразил. Сказал, что вряд ли я исполню обещание, потому что у меня есть уязвимое место. Моя жена. Я так ее люблю, что если ее жизни будет угрожать опасность, то не спасу, а наоборот, убью и сотню я невинных. Но он стоял на своем, сказав, что она любит меня не меньше, что нам предстоит какое-то общее испытание, и что это испытание спасет не одного, а целый народ.

– Раз ты здесь, значит у иудея получилось?

– Еще как, он стал толкователем снов при вавилонском дворе. Правда, влияние его было шатким, так как жрецы Мардука ревновали его славе. Того и гляди, пророка вновь могли упечь в темницу или бросить в ров со львами на растерзание, но он успел – гонец приказ принес, чтоб меня разыскали, снарядили в дорогу и выпустили на все четыре стороны. Я посох взял, вот этот самый, у него. Он мне предрек, что стану пастухом. И палка эта пригодилась мне не раз, когда после возвращения бродил я в поисках исчезнувшей жены по всем селеньям.

– Нашел ее?

– Да, но не в родном краю, в столице разыскал, здесь, в Экбатанах. Она после войны отправилась сюда за мной, живым, или забрать мои останки. Здесь разыскала мою хазару, но ей поведали, что муж ее покрыл себя позором, стал дезертиром и с поля боя бежал как трус.

– Кто же посмел? – Гарпаг нахмурил брови, но вдруг вспомнил девушку, которая к нему явилась выспрашивать про какого-то пропавшего без вести. Он опустил глаза.

– Да… – решил закончить Митридат, – Она скиталась после. Без еды, в одних лохмотьях. Бросали кости ей, как водится, дразнили бездомной собакой – Спако по-мидийски. Так имя это к ней и прилепилось. Вот и живу я с тех пор с любимою и верною «собачкой», которая пришла издалека, чтобы меня найти. В итоге, я ее узнал, когда из миски она лакала воду вместе с псами Астиага прямо у конюшни. Живем со Спако там, у горы горбатой, и скоро Спако разрешится, надеюсь хватит нам на пропитание.

– Прости меня, – повинился Гарпаг, – возьми, здесь пара золотых. – Он протянул монеты.

– Я своим рассказом не выпрашивал подаяние. Мне хватает на жизнь. – отказался пастух.

– Это не милостыня. Это плата. – жестко отреагировал сановник.

– Я плату не возьму за твое спасение. Это был долг воина.

– Знаю, это плата за другое.

– За что?

– Оставлю я тебе корзину с мальчиком. Мне Астиаг отдал приказ его убить.

– Убить? – не поверил своим ушам пастух.

– Ну да, убить. Или утопить. Не важно. Главное – жизни лишить. Тебе я эту грязную работу поручаю. Тебе не привыкать! Коль спас ты негодяя, коим, вижу по глазам, меня считаешь, убьешь ты и невинного. Дело нехитрое! И заодно озолотишься.

– А если откажусь? – сверкнул очами пастух.

– Тогда ты сам падешь от меча, и Спако я скормлю голодным псам, понятно!? Сам ты сказал, что если будет ей угрожать опасность, то сотни можешь загубить невинных жизней. А здесь – раз плюнуть! Всего одно дитя! В жестокости и неблагодарности моей в душе твоей сомнения, вижу, нет. Так что не спорь! Песчинка ты в моих глазах. Я даже имени в хабаре не спросил того, кто меня спас во время штурма Ниневии.

– Как же я смогу его убить?

– Хоть посохом своим, пусть даже иудейским.

– Я понял. Давай корзину. Золото себе оставь, Гарпаг.

– Скажи, как думаешь, «злодей», «невинных душ губитель»… Так выразиться ты хотел? Мне все равно, пастух, учти, проверю я, как ты убил младенца. Пришлю людей, когда случится все. Ты тело мне покажешь. Иначе – смерть придет в твое жилище. Забыл я снова, как зовут тебя?