Утром я приступил контакту. Распахнул кухонное окно навстречу крикам чаек и мокрому небу. Поставил кофе на синий огонек газа. Вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Захватив в коридоре пачку бумаги и ручку, возвращаюсь и сажусь в коридоре, под кухонной дверью. Пишу на листке крупными печатными буквами «ПРИВЕТ» и просовываю под дверь. Следом ручку. Жду, прислушиваясь, но из вежливости не подглядываю.

Скрипит подо мной пол. На кухне капает из крана. Еще слышу гудение газа и какие-то тонкие всхлипы – наверное, это обрывки чаячьих криков. Все это вместе складывается в тишину, сплетается в мягкую тихую ткань, обнимающую меня, как одеяло перед долгим сном

Идет секунда за секундой, я мысленно прикидываю, за какое время кофе должен (должен был?) дойти до кипения…

А потом я вдруг почувствовал шаги. В пустой кухне кто-то осторожно и быстро подбежал к двери.

Останется он или уйдет? Я затаиваю дыхание – и, готовый разразиться сотней приветственных гиканий и криков, слышу скрип пера по бумаге.

Он просовывает лист обратно.

«Привет! Ты кто?»

Почерк аккуратнее, чем на записке с волшебной раковиной.

Не просто ответить на такой вопрос.Склонившись над бумагой, я быстро пишу:

«Я здесь живу. Я приехал в город, чтобы рассказать о нем другим людям. А ты кто?»

С азартом я проталкиваю листок обратно. Мгновение – и я уже слышу скрип пера по ту сторону двери.

«Ты ошибаешься. А меня зовут Мик»

Подумав, я написал:

«Ошибаюсь в чем?»

Лист мгновенно исчезает под дверью. Секунда, вторая, пятая.

Я вслушиваюсь в тишину за дверью, ища скрип пера, шорох бумаги, уходящие шаги – что угодно, только не голос, поэтому он оглушает меня, как гром среди ясного неба.

– Овеваемый ветрами, – он говорил звонко, очень внятно и нараспев – Что колышут стебли листьев, что несут нам запах моря, запах солнца, соли, ветра!

Я подождал, но продолжения не последовало.

Что? – глупо спрашиваю.

Но он уже ушел.

Я как-то сразу устал. Посидел немного, прокручивая в голове его слова. Еле-еле поднялся. Медленно вошел на кухню, проверил плиту – турка пуста. И теперь он расплатился строчками, как древний скальд.

Я заправил бумагу в машинку, застучал по клавишам:

Овеваемый ветрами,

Что колышут стебли листьев

Что несут нам запах моря

Запах солнца, соли, ветра

И тут, после мгновенной заминки, пальцы застучали сами собой, и цокот клавиш совпадал с каждой буквой каждого слова.

Зарастающий бурьяном,

Лопухом и зверобоем

И кустарником незванным

И лихим чертополохом

Вот – пустырь между домами!

Под косматым ясным солнцем

Под дождем и быстрым ветром,

Загорелыми ногами

Вечером там свищут пули,

Стрелы меткие индейцев

Раздается крик победный

Среди криков в небе чаек

Там колдуют твои дети

Там сплетают из крапивы

Обереги и браслеты

И дары приносят духам

Что живут среди крапивы

Среди зарослей бурьяна

А один – под старой шиной

А один – во тьме оврага

Слушай песню же о ветре

Об осеннем славном солнце

О полях быстрых сражений –

Пустыре между домами!

Стремительным ритмом я вбил последнюю фразу, и вдруг стало очень тихо. Очень. Так тихо, что я сообразил, что только что и печатал, и декламировал вслух.

Интересно, – иронически констатировал я.

Любопытно, – поразмыслив, добавил я.

Но на самом деле мне было страшновато. Эти строчки сложил не я. Четверостишья сами разворачивались у меня в голове, а я только кричал и печатал.

Как радиоприемник.

Или как одержимость, если я правильно понимаю, что это слово значит.

Остаток дня я провел дома, листая газеты, поглощая чай с молоком и иногда робко возвращаясь к машинке. Читал осторожно, не полностью.

Мне все больше нравились эти неожиданные подражания карельским рунам, но я боялся. Вдруг прочитаю – и снова превращусь в барабан, по которому застучат ритмы чужих слов.

Намек и так был понятен. Вечером я отправился на пустырь.

Было прохладно, на серо-голубом небе поблескивали первые звезды. Легкий ветер гладил лицо. Я прислонился к трансформаторной будке и закурил.

В центре пустыря, сливаясь с сумерками, стояли кругом темные невысокие силуэты.Стая детей собралась на вечерний совет?

Я ждал, приглядываясь, принюхиваясь, отдыхая.

Дети наконец заметили меня. Развернулись полукругом, двое направились ко мне.

Они приближались, я ждал.

Дети – когда они оказались ближе, я увидел, что это мальчик и девочка, близнецы с бледной кожей и темными волосами – развернулись, не дойдя до меня пяти шагов, и бегом бросились прочь, за угол дома. Остальные медленно попятились подальше от меня, в сумерки и заросли кустов.

Я затушил сигарету и пошел домой. Все это было странно и тревожно.

За углом меня встретил здоровенный толстяк в подозрительно сверкающем фартуке и с пиратской бородой. В тени этого гиганта, так что я их не сразу и заметил, скрывались близнецы.

– Что вы здесь делаете? – требовательно спросил он.

Это было чересчур.

– Гуляю, – коротко ответил я и собирался пройти мимо, но не тут-то было.

Здоровяк ухватил меня за борт пиджака и развернул к себе, – Стойте на месте, не то позову полицию.

– Отпустите, – как мог твердо сказал я, – Не то я сам позову полицию.

– Он на нас смотрел, – пискнул из подножья здоровяка один из близнецов. Вот поганцы!

Однако мужчина все-таки отпустил мой несчастный пиджак и чуть отодвинулся. То, что я не попытался броситься прочь, явно его успокоило.

– Что вы здесьделали? – уже миролюбиво спросил он.

Я пожал плечами и честно ответил, – Гулял.

– Вы приехали погулять из другого района? Я вас не знаю.

Я начал раздражаться. В конце концов, какого черта!

– Я вас тоже. Сторож местный что ли? Ну так сторожи повежливее..

Он перебил меня звучным вздохом могучей груди, – Извините. У нас дети пропадают. А тут новый человек, на пустыре – сюда взрослым вообще не положено.

Слово «взрослые» очень странно звучало в его исполнении. Оно удивило меня даже больше, чем сам запрет.

– Я запомню, – улыбнулся я.

Он кивнул и протянул мне руку, – Я Клаас.

– Артем.

Отпустив мою руку, Клаас сказал, – Вы уж простите малышню. Давайте, бегом отсюда.

Но близнецы, оказывается, уже успели когда-то исчезнуть.

– Осторожные ребятки, – заметил я.

– А то, – он ухмыльнулся, сверкнув в сумерках белоснежными зубами, – Ну что, Артем. Давайте я вас пивом угощу?

– С удовольствием.

С нашего тихого бульвара мы свернули на неоожиданно оживленный проспект. Таким я города еще не видел: в сумерках сиял свет фар и фонарей, мимо проходило множество людей (мужчины были одеты более-менее привычно, зато женщины светились яркими красками – бирюзовым, пепельно-розовым, желтым, зеленым). Плеск волн был еле слышен из-за оживленного гула голосов.

Я думал, Клаас отведет меня в какую-нибудь местную пивную, где собираются жители окрестных домов. Но, распахнув, дубовые двери, он ввел меня в тихий и просторный ресторан, сверкающий белыми скатертями и хрусталем. Посетителей было немного, несколько пар – мужчины, как я успел заметить, во фраках, а женщины в вечерних платьях. Мы здесь смотрелись, как персонажи агитационного плаката: «Нищие пролетарии и жирующие за их счет высшие классы».

Но Клаас уверенно провел меня к столику в уютной нише. Мы уселись и я, вздохнув в глубине души, взял меню. Опасения мои были не напрасны.

– Я здесь работаю, – понял меня Клаас, – Нам подадут из кухни, платить не нужно.