Сам канал, безусловно, принадлежит северу: в темной воде весело кружатся палочки тростника, ветки и палые прошлогодние листья.

Прохожу по мосту, затем по старой брусчатке, вьющейся сквозь ивовые заросли, и выхожу на улицу. Дома здесь похожи на склады или казармы: низкие и длинные, из старого кирпича, с маленькими квадратными окошками. В окнах сиротливый белый тюль на черном фоне, в одном – яркое красное пятно герани. Мне всё это кажется грустным, и флюгера, поскрипывая, медленно поворачиваются в бесконечном голом холсте над головой.

Но, проходя по улице, я замечаю, что люди и здесь счастливы. Взрослых, правда, немного: старичок с папиросой, сидящий на лавочке у распахнутой деревянной двери. Молодая женщина с черными волосами и веселым румянцем, несущая ведро с углем.

Но больше всего детей: всех возрастов, мальчики и девочки, все с длинными волосами и в самом разномастном тряпье. Они смотрят на меня настороженно, но в то же время с явным превосходством.

Тут я догадываюсь, что моя одинокая фигура на мосту – а может еще и на той стороне набережной – была давно замечена зоркими дозорными. Я шел под внимательными взглядами, и при моем приближении стихали игры и разговоры, а дети расходились по сторонам, пряча в карманы рогатки и перочинные ножики. А я шел себе и не замечал. Улыбаюсь этой мысли – и тут же всё вокруг оживает.

С пронзительным хоровым – Уи-и-и-и-и-! – трое мальчишек бросаются в погоню за светловолосой девочкой, длинные гривы всей четверки летят вслед за ними, как струи ветра. Еще одна стая проносится мимо меня, обдавая дерзкими и холодными запахами талого льда и палых листьев. Где-то стучат в жестяной барабанчик, на улице вдруг появляются кошки, воробьи и кудлатый серый пес.

Явление ворон более драматично – я не замечал их, пока, вспугнутые выстрелом из рогатки, они не взметнулись с кроны, возмущенно и угрожающе каркая.

Думаю, не затеяно ли всё это торжество ради меня, и иду дальше.

Улица называется «Красной» и действительно такова: красный кирпич стен, порыжелые от ржавчины железные крыши, на деревянных дверях и ставнях висят грозди сухой рябины.

Красная улица, если верить карте, пересекается с Фельдшерской. Прохожу небольшой импровизированный рынок (в деревянных ящиках – сверкающая чешуей мелкая рыба, присыпанная солью и сухими травами, маленькие мороженые яблоки, черный хлеб) и выхожу на Фельдшерскую.

Улица начинается с мрачного закопченного здания с сухим палисадником и чугунной оградой. На двери белая табличка с черными буквами – «Больница». Под нее заложено несколько ветхих желтоватых листков, дрожащих на ветру.

Сворачиваю, прохожу мимо. Следующий дом оказывается пронумерован 7м. Мне нужен 5й. Оборачиваюсь – позади больница. И на торце, действительно, висит табличка: 5.

Почему здесь располагается редакция «Искры»? И почему улица начинается с пятого дома?

Иду обратно, прохожу через палисадник, неуверенно стучу в дверь. На желтых листках за табличкой выцветшие чернила, мелкий убористый почерк. Дверь молчит так определенно, что становится совершенно ясно – она заперта, а дом пуст.

Выйдя за ограду, я сворачиваю папиросу и закуриваю. Сверяюсь с адресом – Фельдшерская, дом 5.

Окна больницы темны, на карнизах пыль. Докурив, иду обратно и, пробираясь через ломкий и сухой кустарник палисадника, обхожу дом. Позади больницы – маленькая площадка, которая обрывается в сырую низину, заросшую ольшаником. Земля в несколько слоев покрыта палыми листьями, рядом журчит канал.

«Искра» здесь. Обитая железом маленькая полуподвальная дверь, на которой висит белая табличка с черными буквами: Искра. Объединенным фронтом рабочих ударим по эксплуататорам!

Ниже от руки приписано: рекламные объявления недорого.

Стараясь не думать, что во времена больницы располагалось за полуподвальной дверью, спускаюсь по ступенькам и стучу.

Мне открывает молодой плотный мужчина с приятным лицом и уютными пушистыми бакенбардами, за его спиной ярко горит электричество.

Здравствуйте, – говорю.Здравствуйте. Вы по поводу рекламы?Нет. Меня зовут Артем Луниш, я журналист. Ищу работу.Аа, – грустно говорит он, – Всех местных журналистов я знаю. Застряли здесь?Ага.Проходите.

Он уходит, я иду за ним и думаю, что хорошо бы здесь остаться, даже если платят совсем мало. Приятный парень, из тех, кого я понимаю. Иногда это сразу чувствуешь

Подвал ярко освещен двумя электрическими лампочками на голых проводах. Обстановка состоит из двух деревянных столов с письменными машинками, стоящих на полу коробок с бумагой и больничной каталки – на неё сложены дрова. Рядом буржуйка, труба от неё выведена в форточку. Из-под решетки еле виден красноватый отсвет тлеющих углей. В дальнем углу типографский станок. С первого взгляда видно, что сломанный.

Возьмите стул и садитесь, – приглашает меня хозяин.

Сажусь. Гляжу на плакат над столом – на лаконичном красном фоне, даже без линии горизонта, желтый полукруг встающего солнца.

Меня зовут Отто, Отто Грюни, – представляется он.Артём Луниш, – еще раз представляюсь я.

Он неуверенно вертит в руках карандаш, ерошит руками свои роскошные бакенбарды.

Давайте издалека начнем. Как вы приехали в город?

Про себя вздыхаю – история с моим последним работодателем неприятная. Еще решит, что меня сюда сплавили, как совсем негодного.

Я работаю…работал на Гамбургскую пароходную компанию. Писал коммерческие отчеты, оценивал перспективность открытия новых пароходных маршрутов. Работа неплохая, много успел повидать. Последним заданием были тексты о городе – общая информация, структура экономики, достопримечательности, нравы местных жителей…Нравы местных жителей? – с интересом переспрашивает Отто.Да… Вот так я и оказался здесь.

Ясно, – после секундной паузы ответил он, – У меня похожая история. Только все случилось 11 лет назад. Направили меня организовывать тут ячейку…А дальше всё сложилось так, что вместо ячейки появилась «Искра».

Прикидываю, сколько ему было 11 лет назад? 16,17? Самое больше – 17ть.

В рекламе разбираетесь?Более-менее.Хорошо. У нас несколько направлений. Искра выходит в двух вариантах: еженедельный общегородской листок и местный журнал раз в месяц. Местный – это на Заречье, вот этот район, – ловит он мой недоуменный взгляд, – Журнал вы наверняка не видели, а с листком уже знакомы?Да. Он показался мне… оригинальным.Такой и есть, – улыбается Отто, – В листке тоже два направления: реклама и памфлеты. Вы бы что предпочли писать?Могу и то, и то. А хотел бы я делать уголовную хронику.В листке мы это не пишем. А в журнал я вас сейчас не возьму.

Звучит окончательно.

Тогда,– говорю, – И рекламу, и памфлеты. Только нужно будет полистать архив номеров, чтобы глубже ознакомиться. С местной революционной спецификой.Это легко. Вы где живете?

Называю адрес.

Центр, это хорошо. У нас там типография неподалеку, – он на мгновение задумывается, – Давайте так: вы сейчас возьмете с десяток старых листков и просмотрите дома. Напишете 3-4 текста в таком стиле. Про консервный завод, про работу порта, про преступное бездействие властей касательно давно известных климатических особенностей…Про намеренный изоляционизм!Отличная формулировка, кстати, – и он тут же записывает «намеренный изоляционизм» в блокнот.

Что тут намеренного, я не вижу, но не спорю.

Только общими словами, я вас прошу. Без конкретики. Без имён! – он внимательно смотрит на меня.

Киваю, – Общими словами – это я запросто.

Отлично. Если будут новые заказы на рекламу – пришлю их к вам, тоже напишете. В конце недели отнесете тексты в типографию – я вам скажу адрес – они сверстают сами, как надо. Посмотрим, что получится.

Я удивляюсь.

Это, – говорю, – вы меня наняли? Или это такой испытательный срок?Это проверка, – смеется Грюни и, глядя на мое изумленное лицо, добавляет, – Один номер такой пакости, как листок, не жалко. Попробуем!