Через пару часов мы с Настей и еще тремя парнями сидели недалеко от нашей главной и единственной площади в поселке и распивали самогон, запивая его водой и закусывая семечками. Гадость редкая, но было весело.

Настя сидела на коленках у Серого, а я общалась с парнем по прозвищу Борзый. На самом деле его звали Леша Борзов, но все к нему обращались исключительно как к Борзому; я решила не выделяться и вторила его друзьям.

– Слушай, Лора. У тебя такое имя такое прикольное. У моего соседа так собаку звали, – сообщил Борзый с невозмутимым видом, а потом заржал в голос, будто сказал нечто очень уморительное.

– От Борзого недалеко ушла, – парировала я.

– Извини, не хотел обидеть, – сменил он тон и закинул мне руку на плечо.

От его прикосновений мне стало не по себе, но я не решилась скинуть его руку с моего плеча, посему продолжила так сидеть.

– А ты не местный, да? – попыталась я сменить тему.

– Ага, с дальнего хутора. Тут на машине минут десять езды, а пешком, наверное, минут сорок. Интересное у тебя имя, конечно! – подытожил Борзый.

– Меня на самом деле бабушка хотела назвать Людмилой, а папа хотел назвать Галиной, как свою сестру. Но мама не дала, говорила, что Люд и Галь много, и назвала меня так, – объяснила я Борзому.

– Прикольная у тебя мама! – подметил Борзый.

– Если бы…

– В смысле? Что-то случилось? – живо заинтересовался парень.

– Я просто с папой живу, а мама уехала, – нехотя объяснила я.

– И вообще ты сама такая необычная, что ли. Не похожа на остальных, короче, – с неким восторгом в голосе произнес Леша, но его за плечо подергал парень по прозвищу Мурка и сказал, что он и еще один пацан, кажется, его зовут Кирилл, уходят. Мы попрощались и остались вчетвером. Настя и Серый вовсю целовались, а мы просто говорили. Где-то в час ночи ребята нас довезли до дома подруги. Мы с Настей тихонько прошли в дом и так же тихо собирались идти спать, как вдруг мужская рука высунулась из кухни и дала подруге затрещину.

– Ау, блин, пап, че ты делаешь? – с возмущением спросила подруга.

– Доченьку свою жду! – язвительно ответил дядя Женя.

Я невольно засмеялась, а потом мы пошли на кухню к Настиному отцу. От нас с подругой пахло самогоном, но он ничего на это не сказал, так как при мне их семья никогда не выясняла отношения.

Утром нас подняла с постелей тетя Надя. Ей нужна была Настина помощь в огороде, и чем быстрее, тем лучше. Мы быстро позавтракали горячим омлетом и кружкой компота, и я отправилась домой.

Когда я уже собиралась выходить за калитку, тетя Надя легонько взяла меня за плечо и сказала:

– Лор, если папа опять буянить будет, ты приходи, не стесняйся.

– Спасибо, теть Надь. Приду, если что. До свидания.

– Давай, детка. Беги домой, – ласково сказала женщина и удалилась за ворота.

По дороге домой я прикидывала мысленно, в каком состоянии сейчас находится мой папаша. Вчера был шестой день его запоя, возможно, он сейчас сидит на кухне и пьет рассол, а возможно, опять пошел к деду Иванычу за самогонкой.

Зайдя в дом, я с облегчением обнаружила, что папа склонился над капотом наших «жигулей» и что-то там рассматривал.

– Привет, па!

– О, привет, пропащая! Ты у Насти вчера была, да ведь? – не отрывая взгляда от внутренностей автомобиля, сказал папа.

– Да.

Он немного постоял молча, будто бы пробуя слова на вкус, а потом все же обратился ко мне:

– Дочь, ты прости меня. Опять я пил.

– Все нормально, па. Я уже привыкла, не впервой.

После этих слов возникло неловкое молчание. Мы немного так постояли, не проронив ни слова, а потом я прервала нашу молчанку и зашла в дом.

Деревенская жизнь значительно отличается от городской тем, что в городе люди не живут так однообразно. В деревне летом хорошо! Сельский клуб открыт, молодежь собирается на площади и в ее окрестностях, можно летом лежать на пляже местной речушки, сидеть во дворе дома до утра, бродить по лесу. Но это одна сторона медали, а вот вторая не такая уж и радужная. За скотиной ухаживать надо, за огородом следить тоже необходимо. А также мыть посуду в тазиках и вещи стирать руками, носить воду из «журавля», вывешивать белье на улице, топить баню, убираться не только дома, но и во дворе, и еще много разных дел.

Зимой, конечно, тут особо делать нечего. Только воду носить домой, печь топить и снег во дворе чистить. Но и из развлечений тут только те, которые мы с Настей придумаем. Клуб на зиму закрывают, на речку не походишь по понятным причинам, во дворе всю ночь сидеть холодно, а в лесу зимой только на голодных зверей нарваться можно. Одним словом – тоска! Именно поэтому я сейчас заканчиваю одиннадцатый класс и уезжаю учиться в город. Неохота в деревне оставаться, и к тому же работы здесь почти нет.

Получается, что это последнее мое лето в родной деревне. Конечно же, я буду приезжать сюда на каникулах, но это будет уже не то.

Последние наши учебные с Настей месяцы тянулись нудно, скучно и утомительно. По выходным мы с ней гуляли, а после школы мы занимались нашими бытовыми делами и про уроки не забывали. Помимо домашнего задания нам нужно было готовиться к вступительным экзаменам. Поступать мы будем в один и тот же вуз, правда, на разные факультеты. Я пойду учиться на юриста, а вот подруга хочет получить специальность, связанную с финансами.

В общем, не успели мы оглянуться, как наступил конец мая. На носу были выпускные экзамены, но субботу и воскресенье никто не отменял. Я у себя дома стояла перед зеркалом и старательно рисовала себе стрелки угольно-черным карандашом.

В восемь вечера я уже была во всеоружии. Не могла налюбоваться собой в зеркало. Именно в это зеркало смотрела на себя далеких шесть лет назад моя маман.

«И это она-то говорила, что я не стану красивой?! Ха!» – подумала про себя я и продолжила разглядывать свое отражение в зеркале.

На мне была надета черная юбка до колен, белый топ, а на ногах красовались лакированные красные туфли на длинных шпильках. В уши были вдеты серьги-кольца. Обычная бижутерия – большие круглые серьги цвета серебра, естественно, не серебряные. Белая кожа, коричневые румяна, черные стрелки, ярко-красные губы. Довершала мой образ прическа, напоминающая собой как минимум вавилонскую башню. Я с усердием делала себе начес, а также кипятила бигуди на кухне в алюминиевом тазике.

Не успела я собой вдоволь налюбоваться, как в комнату вошел папа.

– О! Мадам, а куда ты в таком виде собралась? – поинтересовался отец, упершись локтем в дверной косяк.

– С Настей идем гулять, а что? – спросила я, невинно захлопав глазками.

– Да так. Ничего! – строго ответил он. – Ты в таком виде на улицу пойдешь?

– Чего тебе не нравится?

– Как ты думаешь сама?

– Пап, все. Не начинай!

– Будь аккуратна, – сказал он и покинул мою комнату.

Перед прогулкой я зашла в наш местный магазин и купила пачку сигарет. Продавщица тетя Зина нехотя продала мне сигареты, ворча о том, какая молодежь нынче пошла и что в их время такого не было.

Хоть мне и было семнадцать лет, но осуждения местного населения все же опасалась, а потому зашла в кусты, чтобы там спокойно покурить. Сделав несколько затяжек, я начала приходить в себя и успокаиваться, как вдруг где-то позади раздался шелест листвы и шаги. Я стала уходить, как меня окликнули:

– Стой, Лор.

Это была Настя. Я нервно хихикнула и обняла подругу. Мы спокойно покурили, а потом покинули наше место для курения.

На площади встретили Борзого и Серого. У Насти и Сережи, то есть Серого, была любовь. Ну как любовь, не знаю. Они то и дело целовались, обнимались и иногда отделялись от компании, правда, ненадолго. А я сидела с остальными ребятами и болтала с ними на разные темы. Только вот с недавних пор часто замечала на себе взгляд Борзого, отнюдь не дружеский, но особого значения ему не придавала, так как больше ничего необычного за ним замечено не было.