Дверь закрыта только с моей стороны, и то всего лишь на задвижку. Я отодвигаю ее решительным движением руки. Но не успел я еще войти в желтую комнату, как заключенный, нагнув голову, бросается вперед, ударяет меня в живот, опрокидывает меня, падает сам, поднимается и удирает, тявкая по-собачьи; вот почему я в ту ночь принял его за проказника.

Быстрота его движений сбила меня с толку. Как ему удалось так меня обморочить? Что за странная мысль броситься на меня, нагнув голову?.. Несмотря на внезапность нападения, я быстро вскочил. Я чуть с ума не сошел от испуга и неожиданности. Сумасшедший, выпущенный на свободу идиотом, которого он погубит! О!.. Пропал Николя, погиб, брат; это не подлежит ни малейшему сомнению… Не лучше ли и мне удрать по-английски, не прощаясь, чем пытаться догнать беглеца? Да и какую пользу это теперь принесет?.. Да, но Эмма! А секрет? Ну, будь что будет, попробую догнать его, черт возьми!

И вот я мчусь по пятам незнакомца.

Лишь бы он не побежал в сторону серых зданий!.. К счастью, он бежит в противоположном направлении. Все равно всякий может нас заметить… Мой беглец несется, подпрыгивая, очень радостный. Он углубляется в парк. Слава богу! Проклятое животное хоть не кричит больше, и то хорошо… Ай, кто там?.. Нет – это статуя!.. Надо догнать его поскорее. Стоит ему сделать неудачный поворот, и я конченый человек… Ну и весело же он настроен, дуралей!.. Ах, черт возьми, если он будет двигаться дальше в том же направлении, он обогнет парк кругом, и нам придется пробежать мимо серых зданий, у самых окон Лерна. Да будут благословенны деревья, которые пока еще скрывают нас. Скорее!.. Ах боже мой, а дверь-то в зал, которую я забыл закрыть… Скорее, скорее!..

Беглец не знает, кто его преследует, – он ни разу не оглянулся: ему трудно бежать, потому что он босиком, он замедляет бег; я настигаю его…

Он остановился на минутку, обнюхал воздух и побежал дальше. Но я уже близок к нему. Он бросился в кусты, налево, к утесам… Я за ним… Я от него в десяти метрах. Он пробирается сквозь густые кусты, не обращая внимания на царапины. Я мчусь по его следам. Ветви хлещут его по лицу, шипы вонзаются в тело, он жалобно подвывает, задевая за них. Почему же он не раздвигает их? Он мог бы избежать царапин. Утес недалеко. Мы бежим прямо на него. Честное слово, мне начинает казаться, что моя дичь прекрасно знает, куда и зачем бежит… Я вижу его спину… не всегда… тогда мне приходится ориентироваться по треску сучьев.

Наконец на фоне скалы возникает его узкая голова. Он совершенно неподвижен.

Бесшумно прокрадываюсь вперед. Еще секунда – и я на него наброшусь. Но тут он делает нечто такое, что я замираю на краю ограниченной с одной стороны скалистой стеной лужайки, в центре которой он находится.

Он опустился на колени и яростно царапает землю. Он срывает ногти и снова начинает подвывать, так же точно, как раньше, когда он раздирал себе лицо о кусты боярышника и тутового дерева. Комья долетают до меня; его судорожно сведенные руки роют землю быстрыми и правильными взмахами: он роет, стеная от боли, и по временам погружает в вырытую яму свой нос, насколько можно глубже, фыркает, мотая головой, и снова принимается за свое нелепое занятие. Я ясно вижу его ужасный рубец… А, какое мне дело до его сумасбродств?! Это подходящий момент, чтобы схватить его и увести с собой…

Я потихоньку, на цыпочках выхожу из своего укрытия. Скажите пожалуйста! Кто-то уже занимался здесь раскопками: кучка посеревшей земли доказывает это; блондин, по-видимому, только возобновил раньше начатую и брошенную работу. Ну да это не важно…

Собираюсь с силами, готовлюсь к прыжку.

В этот миг человек издает довольное ворчание, и что же я вижу на дне вырытой им ямки? Откопанный им старый башмак! И он так рад этой находке, бедняга!

Прыгаю – и вот уже держу его, этого типа! Проклятье! Он оборачивается, отталкивает меня, но – нет, я не позволю ему вырваться… Странно… До чего же неловко он управляется со своими руками… Ай! Кусаться вздумал, кретин?

Сжимаю его так, что едва не душу. Видно, что он никогда не боролся. Но все же я еще не победил… Удастся ли? Неловкий шаг: угодил в ямку – наступаю на старый башмак. О ужас! В нем, внутри, что-то есть – нечто удерживающее его в земле. Чувствую, что задыхаюсь… Что может больше напоминать ногу, как не башмак?

С этим нужно кончать. Каждая минута промедления может стоить мне жизни.

Обхватив друг друга руками, мы стоим, опершись о скалу, лицом друг к другу, оба задыхающиеся, оба одинаково сильные… Идея: я широко раскрываю глаза и придаю им грозное выражение, точно собираюсь отругать ребенка или укротить зверя. Тот немедленно оседает, разжимает объятия… даже лижет мне руки в знак повиновения… какая гадость!..

– Ну всё, пойдем!

Я тащу его. Башмак – с резинками по бокам – торчит носком кверху. Он не похож на несчастный истрепанный башмак, брошенный на большой дороге. Но тем больше отвращения он внушает. Его продолжение, прикрепляющее его к земле, мало видно. Виден только кусочек трико. Может быть, это носок?.. Сумасшедший тоже оглядывается посмотреть на него.

– Давай, дружище, бегом!

Мой спутник повинуется благодаря бросаемым мною повелительным взглядам, и мы бежим со всех ног.

Боже! Что произошло в замке за время нашего отсутствия?

Да ровным счетом ничего!

Но когда мы входили в прихожую, я услышал, что на верхнем этаже разговаривали Эмма и Барб. Они начинали спускаться с лестницы в тот момент, когда знаменитая дверь зала, закрывшись за нами, успокоила мою тревогу и возбудила новую в моей душе.

В самом деле, каким путем улизнуть мне, после того как я запру помешанного, чтобы женщины меня не заметили?

Вернувшись на цыпочках к дверям зала, я прислушался, приложив ухо к створке, чтобы понять, в какую сторону они направятся. Но вдруг я стал отступать, пятясь от двери, ища убежища, ширмы, куда бы спрятаться… делая руками движения утопающего… еле сдерживаясь, чтобы не закричать во весь голос…

Кто-то пытался открыть дверь ключом.

Моим? Забытым мною в замке и украденным за время моего отсутствия? А вот и нет, мой находился при мне, в кармане пиджака, куда я сунул его, вернувшись.

Но тогда…

Покрытая патиной дверная ручка медленно повернулась. Кто-то вот-вот войдет. Но кто? Немцы? Лерн?

Эмма!

Эмма, увидевшая пустую комнату. Возможно, одна из широких шелковых портьер шевелилась – шевелилась от мелкой дрожи, – но она этого не заметила.

Позади нее держалась Барб. Молодая женщина вполголоса приказала ей:

– Оставайся тут и следи за садом. Поступишь так же, как и в прошлый раз, – тогда ты все сделала верно. Как только старик выйдет из лаборатории, дай мне знать, кашлянув.

– Меня тревожит не он, – ответила испуганная Барб. – Уверена, сейчас он совершенно спокоен, так что до вечера мы его не увидим. Но вот если вдруг пожалует Николя…

Выходит, серые здания назывались лабораторией. Так вот за какое слово профессор заткнул служанке рот пощечиной! Мои познания расширялись.

– Повторяю еще раз, – раздраженным тоном заметила Эмма, – бояться совершенно нечего. Да и вообще, это же не в первый раз, правда?

– Да, но тогда не было Николя.

– Хватит уже! Делай, что тебе велят!

Барб с недовольным видом отправилась на свой пост.

Эмма постояла несколько минут неподвижно, прислушиваясь. Хороша! О, хороша, как Вампир Сладострастия! А ведь я видел только силуэт на ярком прямоугольнике открытой двери, тень без движения… но гибкая, как само движение.

Мне всегда казалось, что Эмма остановилась во время пляски, но каким-то колдовским образом, неподвижная, она продолжает свой танец, до того гармоничен был ее вид; она блистала красотой сладострастных баядерок, знающих только танец любви, все па, все движения которого: повороты, малейшие жесты – говорят лишь о любовных восторгах…

Кровь закипела в моих жилах. Меня охватило страшное волнение, вся кровь прилила к мозгу. Эмма у сумасшедшего!.. Все это блаженство станет добычей этого скота… Я готов был убить ее на месте…