Что, – спрашивала О. М. Медушевская, – отличает зрелую науку от повседневного знания? И отвечала: это – область логики науки. Подобно тому, как осмысление собственного поведения отличает личность от индивида, а осмысление своей исторической судьбы отличает народ от населения, так и зрелая наука отличается от знания тем, что она осмысливает свою научную стратегию, свой метод. Выделяются такие признаки науки как наукоучение; исследование метода; сообщество, обсуждающее метод; утверждение образовательной модели – университетского курса (образа науки в университетском образовании). Появление логики науки обеспечивает освоение теоретической концепции сообществом, способным принять соответствующие критерии новизны, доказательности и системности исследовательского результата. Иначе говоря, возникает проблема формирования методов, адекватных исследованию систем функционирования человеческих сообществ в режиме их одномоментного взаимодействия.

Такова была, по мнению О. М. Медушевской, внутренняя причина начавшейся в XX в. смены парадигм теории и методологии истории, в рамках которой следует рассматривать динамику проблем исторического познания в XX – начале XXI века. Перед нами два алгоритма: один – традиционной исторической критики, другой – источниковедческого метода. Первый – соответствует нарративному повествованию как способу предоставления обществу исторического опыта поколений. Логика исторического нарратива традиционна, она не есть создание научных понятий – это логика исторического воображения, логика искусства и повседневного сознания: историк создает образ прошлого по-своему согласно априорному представлению о нем, связывая детали прошлого с помощью метафизических, поэтических или идеологических стереотипов своего собственного времени. Второй – источниковедческий – соответствует предоставлению исторического опыта обществу не в форме рассказа, нарратива, но в форме информационной аналитики. Цель источниковедческого метода – развернуть, раскрыть информационное богатство источника и представить его в преобразованном (систематизированном) виде.

Решение данной проблемы оказалось возможно в результате создания когнитивного метода в гуманитарном познании. Отправной точкой стал поиск ответа на главный общий вопрос в философской и эмпирической эпистемологии: какова эмпирическая база для изучения самоорганизации сообществ, групп, систем, их функционирования в режиме целостности (диахрония, настоящее). Теория когнитивной истории, разработанная О. М. Медушевской, стала результатом научного синтеза ряда направлений гуманитарного знания – информатики и когнитивных наук (изучающих человеческое мышление), с одной стороны, историографии, источниковедения, структурной лингвистики, антропологии, – с другой. Речь идет о новом синтезе теории информации и методологии классического источниковедения, получившего особое развитие в России XX в. Поскольку подлинная научная дискуссия в середине и большей части второй половины XX в. здесь была практически невозможна, внимание лучших сил науки концентрировалось на источниковедении – области знаний, стремившейся формулировать новые научные выводы путем непосредственного обращения к тексту документа или его детальной критической интерпретации. На этой основе стало возможным формирование международной научной школы О. М. Медушевской, которая, по сути, стала школой всего Историко-Архивного института.

Научное творчество О. М. Медушевской и ее вклад в науку можно условно подразделить натри этапа. Первый этап (1940–1950-е гг.) формирования взглядов связан с разработкой проблем пространства и времени – исторической географии и картографических источников, классификации источников. Второй (1960–1980-е гг.) – можно определить как «критический»: он связан с решением проблем теоретического источниковедения и методологии истории в условиях растущей дезориентации мировой исторической науки и догматизации советской. Третий (с начала 90-х гг. XX в. до 2007 г.) представляет собой новый научный подход, завершившийся созданием интегральной теории когнитивной истории, выдвижением на ее основе новых принципов профессиональной этики, образовательной модели и педагогической школы.

Формирование картины мира в процессе информационного обмена включает конструирование категорий пространства и времени, фреймов восприятия, а также их фиксации в понятиях и материальных формах. Пространство и время выступают как всеобщие формы бытия. Предметом изучения с этих позиций становятся протяженность пространства и его метрические свойства, выражающие особенности связей структурных элементов; реальность трехмерного пространства; развертывание человеческой деятельности в условиях реального пространства и времени. Пространственно-временные координаты источника, – считала О. М. Медушевская, – необходимы историку-источниковеду как определение опорной точки на карте горизонтальной синхронии – времени и места, ситуацию которого (исторического времени) он собирается изучать. Он нацелен на получение новых информационных данных об этой эпохе. То, что ему доподлинно (если подлинность уже подтверждена) известно об этой эпохе – это то, что она себя обнаружила спонтанным проявлением в ней данного эмпирического продукта человеческой деятельности (исторического источника).

Историческая география и ее перспективы особенно интересны с этих позиций, потому что они представляют собой редкий феномен эффективного, междисциплинарного по-существу взаимодействия естественных (география) и гуманитарных (историческая) наук, формируя особое метадисциплинарное пространство. Перспективы исторической географии как науки и университетской дисциплины в эпоху глобализации более чем очевидны. Для профессионализма гуманитариев и особенно историков, – подчеркивала О. М. Медушевская, – эта дисциплина создает пространственное видение, ориентирует на изучение системных связей исторического настоящего. Это, в свою очередь, способствует развитию междисциплинарных контактов по различным направлениям естественно-научного знания. Вводя понятие «исторического пространствоведения» исследователи науки отмечают его «конструктивную междисциплинарность» и многообразие проблематики возможных научных и общекультурных проектов.

В рамках этой системы идей сформировались научные и общественные взгляды О. М. Медушевской. В Историко-архивном институте (ныне РГГУ) историческая география стала частью единого комплекса исследовательских методов и начала преподаваться на кафедре источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин с 1939 г.[2]. В то время, когда кафедрой заведовал профессор А. И. Андреев (1943–1949 гг.), он пригласил для создания лекционного университетского курса исторической географии проф. В. К. Яцунского. В основу концепции ученый положил свои представления о предмете, задачах и методах исторической географии[3]. Позднее он продолжил чтение подобного курса также в МГУ, где был создан учебник для высшей школы. В. К. Яцунский как историко-географ и А. И. Андреев как историк научного географического знания и источниковед создали по существу новое направление междисциплинарных, метадисциплинарных исследований. Эти две фигуры, продолжавшие традиции дореволюционной школы А. С. Лаппо-Данилевского в российской историографии, оказали преимущественное влияние на формирование взглядов О. М. Медушевской[4].

В 1952 г. О. М. Медушевская защитила кандидатскую диссертацию на тему: «Русские географические открытия на Тихом океане и в Северной Америке (50-е – нач. 80-х гг. XVIII в.)»[5], в 1957 г. опубликовала работу «Картографические источники в XVII–XVIII в.»[6], а в 1964 г. – «Атлас географических открытий в Сибири и в Северо-Западной Америке XVII–XVIII вв.»[7]. Это направление исследований было продолжено по картографическим источникам XIX в. и обобщению анализа данного вида источников в целом[8]. Эти работы стали классикой российской исторической географии и не утратили научного значения до настоящего времени. В результате великих русских географических открытий, как показала О. М. Медушевская, было уточнено географическое положение, очертания северо-западной части Северной Америки, открыты и освоены Алеутские острова, накоплен значительный опыт мореплавания в Тихом океане. Русские открытия имели выдающееся мировое значение, дав географической науке ценнейшие сведения и карты огромного региона, обогатив историю мировых географических открытий. Поразительное свойство информационной емкости картографического документа и в то же время его визуальная наглядность и доступность в отличие от письменного документа, – подчеркивала исследовательница, – связано с особенностями когнитивных возможностей человеческой разумности. Действительно, при анализе картографических источников по истории русских географических открытий, исследователю уже в первых работах оказалось необходимым решить ряд сложных вопросов: как соотносятся общие космологические и географические представления (иногда мифические) с реальными знаниями определенной эпохи, каким образом эти знания фиксируются в исторических преданиях разных народов и подвергаются критическому анализу и проверке в ходе научных или коммерческих экспедиций, каковы методы их фиксации в географических картах или непрофессиональных изображениях и рисунках, способы выявления, описания и передачи соответствующей информации на различных ее носителях и в разных формах, – в частности, путем расшифровки рассказов аборигенов землепроходцами. Становилось возможным определить, от каких факторов (социальных, культурных, политических, технологических) вообще зависит успех подобных открытий, определение их приоритетности и распространение информации о них и каковы возможности и границы проверки достоверности соответствующих свидетельств современным исследователем, опирающимся на иную картину мира. В этой исследовательской работе важное значение имеет выявление источников – уникальных географических карт, ученых трудов и записок, журналов экспедиций, делопроизводства, раскрывающего цели и организацию путешествий, но не менее важное значение приобретают вопросы доказательной реконструкции их информации, в частности, того смысла, который вкладывали сами мореплаватели и составители географических карт в определенные понятия, символы и ценности. Этот подход делал необходимым сочетание методов источниковедческого анализа с методами культурной антропологии, лингвистики, семиотики, практически всем набором методов специальных (или «вспомогательных») исторических дисциплин. Уже для этого, начального, этапа деятельности ученого было характерно стремление к установлению взаимосвязи социальных и естественных параметров исторического процесса, включая данные о физико-географических условиях прошлого – таких как изменения ландшафта, рельефа, климата, их влиянии на размещение населения, хозяйственную деятельность, экологию, политические границы[9]. В ходе этих исследований, продолжавших традиции государственной школы, таких ученых как С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, М. К. Любавский, а позднее Андреев и Яцунский, но ведшихся в русле мировой науки своего времени, были заложены основы того широкого междисциплинарного синтеза, который позднее привел к созданию принципиально новой концепции методологии истории О. М. Медушевской. Для гуманитаризации любого высшего образования вместо двух отдельных курсов истории и географии, – считала она, – вполне можно представить себе надисциплинарный курс исторической географии – столь необходимый в современных условиях небывало быстрого и потому остроконфликтного взаимного узнавания и встреч ранее далеких друг от друга и изолированных культур. Историческая география реально доказала эффективность и взаимодополняемость наук о природе и наук о человеке. Она стала одним из направлений, ведущих к «достижению точного (градуированного по степени точности) историко-антропологического знания»[10]. Для данного направления характерно, при разнообразии тем и подходов, соединение системного, пространственного подхода (в том числе к изучению региональной истории и географии) с вводимым в научный оборот новым документальным информационным ресурсом и взаимодополняемостью письменных источников картографическими[11].