Со дна морского я вернулся,
возненавидев всё, что мокро;
я отряхнулся, словно пёс,
от волн, влюбившихся в меня,
и ощутил внезапно радость, —
обрадовался, что причалил,
стал первозданно сухопутным.
Газетчики вперили тут же
свой сумасбродный инвентарь
в мои глаза и в мой пупок —
валяй, сказали, по порядку,
как будто я уже скончался,
стал трупом профессиональным,
не принимая во вниманье,
что я всем существом стремился
к движенью, прежде чем вернуться
в кошмар заупокойных будней —
уже я был готов к тому,
чтоб снова погрузиться в море.
Я не боюсь двоякой жизни
с тех пор, как в детстве обнаружил
порочность сердца моего,
которое меня влекло
к подводному существованью.
Там живописи я учился,
питаясь рыбой в донном доме,
я под волнами шёл к венцу,
хоть и забыл, какими были
мои глубинные невесты,
но, говоря по чести, дно —
нетронутое захолустье;
я отупел от жизни с рыбой,
без происшествий и баталий,
и рыба видела во мне
лишь монотонного кита.
Когда же мне взбрело на ум
ступить на дюны Исла Негра,
где стал я жить, подобно всем, —
как тут же стали бить в мои
колокола и задавать
наиглупейшие вопросы
о малозначащих деталях
моей обыденной юдоли;
что делать мне, как отучить
неугомонных вопрошаек?
Пойти к учёному — спросить:
где я могу пожить в покое?
