Я сказал программистам, что считаю их систему и их отношение к своей работе очень хорошим.

Один парень пробормотал что-то насчет шишек из НАСА, которые хотят урезать финансирование тестирования программ, чтобы сэкономить деньги: «Они постоянно твердят, что мы всегда проходим тесты, так в чем смысл такого их количества?»

До отъезда из Хьюстона я продолжил свое тайное расследование слуха о том, что Белый Дом надавил на НАСА с тем, чтобы шаттл был запущен. Хьюстон является коммутационным центром, поэтому я отправился к специалистам по телеметрии и спросил их о системе коммутации. Я проделал все то же самое, что и во Флориде — люди отнеслись ко мне так же хорошо, — но на этот раз я узнал, что если бы астронавты захотели связаться с Конгрессом, Белым Домом или чем-то еще, то они должны были предупредить центр за три минуты — не за три месяца, не за три дня, не за три часа, — за три минуты. А потому они могут это сделать, когда захотят, и заранее ничего не нужно записывать. Так что это был тупик.

Однажды я поговорил об этом слухе с репортером из «Нью-Йорк Таймс». Я спросил его: «Как вы выясняете истинность подобных слухов?»

Он говорит: «Я подумал, что могу, по крайней мере, поговорить с людьми, которые работают с системой коммутации. Я попробовал это, но мне не удалось ничего узнать».

В течение первой половины апреля группа генерала Кутины получила окончательные результаты испытаний, которые НАСА проводила в Маршалле. НАСА приложила свою собственную интерпретацию результатов, но мы подумали, что должны написать все заново, по-своему. (Единственным исключением стали те случаи, когда испытания ничего не показали.)

Генерал Кутина создал в Маршалле целую систему для написания отчета нашей группы. Этот процесс длился два дня. Но прежде чем мы смогли хоть чего-то достигнуть, мы получили от мистера Роджерса послание: «Возвращайтесь в Вашингтон. Вы не должны писать свой отчет там».

Таким образом, мы отправились в Вашингтон, и генерал Кутина выделил для меня офис в Пентагоне. Офис был замечательным, но у меня не было секретаря, поэтому я не мог работать быстро.

Бил Граэм всегда очень мне помогал, поэтому я позвонил ему. Он устроил так, что я занял кабинет одного из его подчиненных — тот был в отъезде — и смог воспользоваться услугами его секретаря. Она очень и очень мне помогла: она могла записывать информацию с той же скоростью, с какой я говорил, а потом она все редактировала, исправляя мои ошибки. Мы очень напряженно трудились в течение двух или трех дней и написали таким образом большие разделы отчета. Все получалось очень хорошо.

Нил Армстронг, который тоже входил в нашу группу, очень умело излагал свои мысли на бумаге. Он мог посмотреть на мою работу и немедленно найти любое слабое место и каждый раз оказывался прав, что производило на меня очень сильное впечатление.

Каждая группа писала одну или две главы основного отчета. Наша группа писала какую-то часть «Главы 3: Катастрофа», но основной нашей задачей была «Глава 4: Причина катастрофы». Однако одним из результатов такой системы стало то, что мы так и не встретились, чтобы обсудить, что узнала каждая группа — прокомментировать открытия друг друга с разных точек зрения. Вместо этого мы занимались тем, что называется «правкой» — или тем, что мистер Хотц позднее назвал «высечением надписи на надгробной плите», — исправлением пунктуации, улучшением предложений и т.п. Мы так и не обсудили свои идеи по-настоящему, кроме разве что нескольких случаев, когда такое обсуждение возникало в процессе правки.

Например, возникал вопрос: «В этом предложении о двигателях следует употребить вот эти слова или вот те?»

Тогда я пытался дать начало небольшой дискуссии. «По моим собственным ощущениям, я получил впечатление, что двигатели далеко не так хороши, как вы здесь утверждаете…»

Тогда они говорили: «Что ж, мы воспользуемся более консервативной формулировкой», — и переходили к следующему предложению. Возможно, это очень эффективный способ быстрого написания отчета, но мы проводили одно заседание за другим, занимаясь исключительно исправлением слов.

Время от времени мы прерывались, чтобы обсудить типографские проблемы и цвет обложки. И после каждого обсуждения нас просили проголосовать. Я считал, что лучше всего голосовать за тот же цвет обложки, который был выбран на прошлом заседании, но в результате всегда оставался в меньшинстве! В конце концов, мы выбрали красный цвет. (Книга вышла в обложке синего цвета.)

Однажды я разговаривал с Салли Райд о чем-то, что упоминал в своем отчете о двигателях, но, судя по всему, она об этом не знала. Я сказал: «Разве Вы не видели мой отчет?»

Она говорит: «Нет, мне его никто не давал».

Тогда я иду в офис Кила и говорю: «Салли утверждает, что у нее нет копии моего отчета».

Он изображает удивление и поворачивается к своему секретарю. «Пожалуйста, сделайте копию отчета доктора Фейнмана для доктора Райд».

Потом я узнаю, что моего отчета не видел и мистер Эчесон.

— Сделайте копию и отдайте ее мистеру Эчесону.

В конце концов, я все понял и сказал: «Доктор Кил, я думаю, что моего отчета не видел никто».

Тогда он говорит своему секретарю: «Пожалуйста, сделайте копии для всех членов комиссии и раздайте им».

В конце концов, я ему сказал: «Я ценю ту работу, которую Вы выполняете, и я понимаю, что трудно запомнить все. Но мне казалось, что Вы сказали мне, что показали мой отчет всем».

Он говорит: «Ну, я имел в виду всем, кто здесь работает».

Позднее, во время разговора с людьми, которые там работали, я узнал, что они тоже не видели моего отчета.

Когда остальные члены комиссии наконец-то увидели мой отчет, большинство сочли его очень хорошим и предложили включить его в какую-нибудь часть общего отчета комиссии.

Получив такую поддержку, я постоянно поднимал вопрос о своем отчете. «Мне бы хотелось устроить заседание, чтобы обсудить, что нам с этим делать», — не переставал твердить я.

— Мы устроим заседание по этому поводу на следующей неделе, — таков был стандартный ответ. (Мы были слишком заняты правкой и голосованием по поводу цвета обложки.)

Мало-помалу я осознал, что мой отчет, в том виде, в каком он был написан, потребовал бы долгой правки, а времени у нас уже не было. Тогда кто-то предложил, чтобы мой отчет был оформлен как приложение. Тогда его не нужно будет править, чтобы он соответствовал основному тексту.

Однако некоторые члены комиссии настаивали на том, чтобы мой отчет был каким-то образом присоединен к основному: «Приложения выйдут только через несколько месяцев, поэтому если Ваш отчет выйдет в качестве приложения, то его никто не будет читать», — сказали они.

Однако я решил пойти на компромисс и согласиться на то, чтобы отчет вышел в виде приложения.

Но теперь возникла новая проблема: мой отчет, который я написал дома на своем текстовом процессоре, нужно было перевести из формата IBM в большую систему документации, которую использовала комиссия. Это можно было сделать с помощью оптического сканирующего прибора.

Однако мне нужно было немного побегать, чтобы найти нужного человека, который смог бы это сделать. Потом это было сделано не сразу. Когда я спросил, что произошло, этот парень сказал мне, что потерял копию, которую я ему дал. Поэтому мне пришлось дать ему еще одну копию.

Через несколько дней я закончил писать отчет по авиационной электронике и решил объединить его со своим отчетом по двигателям. Тогда я взял свой новый отчет, принес его к тому парню и сказал: «Я хочу объединить этот отчет с предыдущим».

Потом мне по каким-то причинам понадобилось посмотреть копию своего нового отчета, но парень дал мне старую копию, в которой не было информации по авиационной электронике. «А где последний вариант моего отчета?» — спросил я.

— Я не могу его найти, — и т.д. Я уже не помню всех деталей этой истории, но, по-моему, мой отчет постоянно либо отсутствовал, либо в наличии была лишь его часть. Быть может, это действительно были всего лишь какие-то промахи, но их было слишком много. Так что мне пришлось побороться за право моего отчета на существование.