Я уставился на Риту с откровенным испугом. Откуда она знает, как меня зовут? Что это, провокация, чтобы замести Коца, а заодно и меня, и всех работников Центра? Эта моложавая старушка вполне могла сотрудничать с конторой, которую обозначают неприятной аббревиатурой. А уж эта контора, как я слышал, любит проверять работу «русских» медицинских центров вроде нашего… Ножнички, которыми я подрезал ноготь на ее большом пальце, вывалились у меня из рук.
– Ах, право слово! – Рита всплеснула руками и прижала их к груди. – Отчего вы такой пугливый? Ну кто ж не знает Павла Кижевича? Знала я и о том, что после того… прискорбного случая… вы работаете здесь, у доктора Коца. Собственно, мне нужно было с вами поговорить… Ну что вы так на меня смотрите? Секретов не существует, голубчик…
Она снова рассмеялась, высвободила ступню из моих помертвевших пальцев, аккуратно надела туфельку на низком каблуке и весело притопнула ногой. И опять мне показалось, что она сейчас рассмеется, сбросит парик и накладные морщины и окажется красивой молодой женщиной с упругим горячим телом… Ее глаза, блестящие и очень выразительные, говорили о том, что всё ей нипочем; что вот сейчас она просто играет со мной, а может выкинуть такое, от чего приличные дамы валятся в обморок, как кегли… Чуть скошенный по-ведьмински левый глаз еще и подмигивал мне то ли с издевкой, то ли, наоборот, дружелюбно. Но от этого становилось не по себе. Как назло, толстая Марина, моя напарница, сегодня не вышла на работу. Мы с Ритой были в кабинете одни.
И тут я понял, кого она мне напоминает. Однажды меня везли в похожем на школьный автобусе по территории тюрьмы на Райкерс-Айленде. Автобус шел по берегу, на противоположной стороне Ист-Ривер полыхал огнями беззаботный вечерний Манхэттен, а меня и еще парочку товарищей по несчастью везли в другой корпус на рентген: так проверяют, не проносит ли арестованный в тюрьму запрещенные предметы. Сопровождала нас тетка-надзиратель. С непонятной улыбкой она то поглядывала на меня, то шепталась с водителем, то невнятно бормотала что-то в висящий на плече уоки-токи. А глаза ее были какими-то странными, с запрятанным внутри сюрпризом. И внезапно показалось мне тогда, что везут нас не на относительно безопасный рентген, а на расстрел… может, по ошибке, может, по злому умыслу. И как ни отгонял я от себя эту нелепую мысль, она становилась все назойливее, и я уже видел, как, пустив мне пулю в лоб, эта улыбчивая тетка идет перекусить в местный буфет…
– Я ведь к доктору Коцу ненадолго: на пару слов – и сразу же ухожу. Дела, знаете ли… Кстати, не хотите ли сменить место работы?
Рита кокетливо улыбалась, и от этого нравилась мне все меньше и меньше.
– У меня и зарплата повыше, и работа почти по профилю…
Я промямлил что-то вроде того, что я бы не против, но вот… доктор обидится. Да и вообще, о какой работе может идти речь, я ведь теперь…
– Ну да, ну да, – понятливо закивала Рита, – это я знаю… Только вам все равно скоро придется искать новое место…
Я окаменел. Неужели мои подозрения оправдываются, причем самым неприятным образом? Значит, сейчас Коца арестуют за его махинации, и меня в лучшем случае вынудят давать показания против него… иначе мне, человеку с уголовным прошлым, из этой истории не выбраться…
Рита поднялась на ноги и, сунув мне визитную карточку, пошла к выходу. В дверях она остановилась, покачала головой и велела обязательно ей позвонить. Желательно прямо сегодня, еще до конца рабочего дня. Я вертел в руках кусочек картона и озадаченно смотрел ей вслед. Дверь закрылась. Тишина. Никто не заглядывает в кабинет с кряхтением и жалобами на долгое ожидание, а за самой дверью не волнуется, не колышется раздраженно нетерпеливая очередь. Странно, ко мне было записано никак не меньше двадцати человек. Куда они все подевались?
На меня навалилось ощущение абсурда, сродни тому, которое охватило меня тогда, когда неловкий полицейский никак не мог оседлать наручниками мои заляпанные кровью запястья… Тогда все самое страшное и нелепое уже случилось, оставалось только отстраненное ощущение чего-то выполненного – неприятного, неоднозначного в смысле правил человеческих и божьих, но тем не менее совершенно необходимого. Потому что – и я понял это совсем недавно – только иногда, на какие-то секунды, натяжение нити, управляющей человеческой жизнью, ослабевает по недосмотру держащего ее, и тогда человеку дано самому решать свою судьбу. Потом нить опять натягивается, и он вновь становится рабом. Рабом законов, обстоятельств, собственной слабости, наконец…
Я взглянул на карточку, которую держал в руках. По-русски и по-английски там было написано, что Маргарита Мастерс является президентом компании «Золотой кит», а также был указан номер телефона и электронный адрес. Адреса компании на карточке не было. Я еще немного повертел картонку в руках, потом сунул ее в карман рубашки и приоткрыл дверь в холл. Все кресла, в которых обычно ожидают своей очереди наши пациенты, были пусты. Я зачем-то снял белый рабочий халат и вышел из кабинета. С ужасом ребенка, которого оставили одного в пустом доме, я посмотрел туда, где у входной двери за стойкой должна была сидеть наша секретарша, милая, но глупая девушка Наташа. Наташи на месте не оказалось. И хотя за большими окнами-витринами стоял яркий солнечный день, ездили машины и ходили люди, меня охватило ощущение ночного кошмара. На цыпочках я пробрался к кабинету доктора Коца и прислушался. Услышав голоса, я с облегчением вздохнул: вот сейчас, наплевав на приличия, войду в кабинет и получу какое-никакое, но объяснение всему происходящему.
– Еще раз повторяю, я никому ничего не должен, – вибрировал за дверью голос доктора Коца. – Это вы напрасно думаете, что вам все с рук сойдет…
Коц явно пытался показать, что ему не страшно и, даже наоборот, что сам он кого хочешь напугает. Но было понятно, что боится он почти до истерики, до той степени, когда человек начинает рыдать, бухаться на колени и униженно просить… Его страх оказался настолько заразительным, что мне стало совсем не по себе.
– Ты мне, перец, пустого-то не пой, я ж тебя не первый день знаю, – произнес незнакомый голос – тихий и очень низкий. Настолько низкий, что опускался куда-то в неслышимые, но, казалось, ощущаемые кожей даже через дверь частоты. – Ты ж понимаешь, если что, так я тебя на колбасу пущу, потрох ты сучий… Потом будешь себя своим же дерьмом лечить. Только напрасно. Хрен вылечишь! Дрянь-то твоя, сам знаешь, никуда не годится, а главное, потому, что будешь ты это… как его… неоперабельный!
Обладатель низкого голоса зловеще рассмеялся, и я услышал стук: доктор Коц бухнулся-таки на колени.
– А можно… – запинаясь и всхлипывая, заныл Коц, – можно, я перед всеми извинюсь… ну как-то все это исправить можно? Ну можно же? Я готов… Только не убивайте…
Тут его собеседник, должно быть, сделал угрожающий жест, потому что Коц оборвал себя на полуслове и заплакал, высоко, по-бабьи взвизгивая. Я оторопел. Последняя фраза Коца не оставляла сомнений в том, что в его кабинете находится вовсе не представитель конторы с неприятной аббревиатурой, а кто-то куда более опасный. Дело принимало совсем другой оборот. Я в растерянности попытался сообразить, что же мне делать – вмешаться или бежать отсюда, как, похоже, сбежали все остальные – пациенты и работники Центра. С одной стороны, если Коца действительно собрались убивать, я вряд ли могу его спасти, а с другой… оставлять человека, даже такого, как Коц, наедине с убийцей как-то нехорошо…
Пока я размышлял, что предпринять, дверь кабинета неожиданно распахнулась, и я с удивлением обнаружил, что, кроме Коца, с перекошенным лицом сидящего за своим столом, в кабинете находилась только моя новая знакомая – пожилая дама по имени Рита.
– А-а, – как ни в чем не бывало сказала она, – это вы, Павел! Кроме всего прочего, я и о вас успела переговорить с доктором. Он готов вас отпустить прямо сейчас. Да, доктор?
Она повернулась к Коцу, который мелко закивал головой, но мне показалось, что более всего он сейчас хотел бы, чтобы я не оставлял его наедине с Ритой.
