Что-то такое Кате померещилось в этот момент, что-то смутно знакомое… когда-то что-то такое уже было…

– Так вот я же и говорю, что это чушь какая-то, – осторожно вклинилась она. – Даже стыдно как-то всерьез разговаривать.

– Пять, Катя! Пять писем, кто-то не поленился. И этот кто-то знает про наши отношения. И почему именно нам?

– А вот это, кстати, не очевидно, – пробормотала Мирела. – Откуда мы знаем, может, их еще пол-Москвы получили?

– Действительно…

– Да подите вы куда подальше с вашей формальной логикой! – Лера стукнула кулаком по ручке кресла. – Я обзванивала знакомых…

– И я, – вставила Ника.

– Вот видите! Никто ничего не слышал! Никто, кроме нас! Оставь, Мирка, – я знаю, что вы с Катькой сейчас скажете! Да, я не могла обзвонить все человечество! Ну и что? Простой здравый смысл говорит, что это нам адресовано, нам – и никому другому!

Лера заводилась все больше. Женя страдальчески сжимала виски.

– Не кричи, ради бога, – сказала Мирела. – Хорошо, пусть так. Дальше что?

– Не знаю, не знаю что!.. Я бы в милицию…

– С ума сошла!

И снова по кругу. Словом, типичное переливание из пустого в порожнее. Так и разошлись, ни до чего не договорившись.

Катя, впрочем, не сомневалась, что так оно и будет. О чем тут можно было договориться? Так – перетереть, выпустить пар. Когда перед уходом стояли в передней – натягивали сапоги, заматывали шарфы, возникла минутная неловкость: зачем собирались, на что рассчитывали? Продолжать разговор не имело смысла, а говорить о другом как-то не выходило. Женя усердно рылась в сумке, валявшейся в передней на тумбочке, и бормотала себе под нос: «Да где ж оно, черт возьми! Неужели кончилось?»

– Лекарство ищешь? – догадалась Мирела. – У меня экседрин есть, хочешь? Я всегда привожу…

– Нет, спасибо… Мне без анальгина не помогает. Да тут оно где-то, сейчас… Или я потом выскочу, аптека в доме…

Расцеловались и разошлись. По дороге домой Катя думала не столько о письмах, сколько о том, что все «девочки» выглядят очень даже неплохо для своих сорока с хвостиком, что Ника явно унывает и надо бы как-нибудь в ближайшее время встретиться с ней, убедить плюнуть на Илью и встряхнуться. А потом в сумке зазвонил мобильник, и она полностью переключилась на собственные текущие дела.

Дела, например, такие. Звонила Катина дочка Варя – сказать, что едет домой, и не одна, а с бойфрендом, которого давным-давно собиралась представить Кате, но все никак не могла собраться. Для порядку спрашивала, удобно ли сегодня, хотя яснее ясного было, что Катя по такому случаю отменит все прочие дела. Катя сказала, конечно, удобно, что за вопрос! – но сама немного растерялась, потому что вечером должен был прийти Гриша, ее собственный бойфренд. Варя относилась к нему вполне лояльно, но – кто его знает – может, сегодня лучше бы без посторонних. Не вполне посторонних, впрочем…

С Гришей было вот что: он был моложе. Не то что бы очень намного… как посмотреть… на целых шесть лет. Катю эта разница временами угнетала, а временами казалось – вроде ничего страшного. Главная беда состояла в том, что они были знакомы в детстве – то есть в Гришином детстве, а Катином отрочестве, хотя потом и потеряли друг друга на много лет. У Катиной матери была приятельница, а у приятельницы – сын. «Катиной матери подруги сын», – как сказала бы Катина бабушка. У Кати осталось о нем довольно смутное воспоминание, зато он говорил, что Катя поразила его в детстве на всю жизнь. И что-то о том, как он увидел ее в белом платье перед выпускным балом… Ох, лучше бы он этого не говорил! У нее, значит, выпускной, а ему в это время – сколько? – одиннадцать, что ли? Кошмар!

Они встретились около года назад, случайно, у общих знакомых. Гриша, как выяснилось, – вполне взрослый, разведенный, два сына-школьника. Катя же примерно к этому моменту почти совсем перестала понимать, зачем нужен муж. Дети – да, дети – другое дело, это – sine qua non[1], плюс любовники время от времени. Свобода, независимость – как хорошо! Так она и жила много лет после развода с Ильей. Гриша пока как будто вписывался в эту схему, но что-то было не так, отношения куда-то двигались, в какую-то неожиданную сторону. Катя пока не знала, как к этому относиться.

С Варькой Гриша довольно легко нашел общий язык, но кто знает, как оно будет с этим бойфрендом… Сказать, что ли, Грише, чтобы не приходил?

Катя немного помаялась над этим вопросом, выбирая пирожные, а потом решила пустить это дело на самотек.

Зря она опасалась. Варькин Антон заранее нравился ей по рассказам и в жизни оказался не хуже, очень славный. Держался хорошо, свободно. При этом временами поглядывал на Варьку, словно проверяя, довольна ли она им, все ли в порядке, – и правильно делал, это Кате тоже понравилось. Вообще на Варьку он смотрел как надо. И с Гришей они с ходу нашли общий язык – сперва геном и клонирование (один – биофизик, другой – студент биофака), а потом просто всё подряд. Словом, получился славный семейный вечер. Просто отлично. Ни малейшей неловкости, ни одной тягостной паузы. Сидели, болтали, ели-пили, смеялись – и так, пока не зазвонил телефон. Варька, довольная, оживленная, первой метнулась в соседнюю комнату и через минуту вернулась с трубкой. Лицо растерянное, глаза широко распахнуты, вид испуганный. Трубку она держала как-то странно – в вытянутой руке.

– Это тебя. Лера. Кажется, что-то случилось…

По первому же «але» стало понятно: что-то очень нехорошо.

– Что случилось? – замирая, спросила Катя.

– Женьку машина сбила.

– Господи, как?!

– Не знаю, не знаю, ничего не знаю! Я позвонила, хотела узнать, как ее голова… а там свекровь, с Петькой осталась, Федор в больницу поехал… Плохо все, Кать. Она в реанимации… Ты поедешь?

Потом была довольно бессмысленная поездка в больницу, бесконечное сидение под дверью реанимации, лица, сизые от больничного освещения, тягостное молчание… Надо что-то сказать Женькиному Феде, поддержать как-то, а как? Что тут скажешь? Ника и Мирела тоже приехали, – минут через десять после Кати с Лерой, Лера им позвонила.

Ничего хорошего врач не сказал. Кома – и что дальше будет, никому неизвестно.

Из больницы вышли в мрачном молчании. Нике с Мирелой было в одну сторону, Кате с Лерой – в другую. Так и шли молча. Вдруг Лера остановилась и выкрикнула чуть ли не злобно:

– Какого черта ее на улицу понесло, хотела бы я знать?

– Вопрос из старинной комедии. Вообще на улицу не выходить?

– Она же ложиться собиралась. Куда ее понесло на ночь глядя? Голова болела, таблетку хотела принять…

– Может, за таблетками и пошла, – задумчиво сказала Катя. – У нее кончились, что ли, помнишь? Хотя нет, тогда бы она далеко не ушла, аптека-то у них в доме…

– Так она и не ушла, ее во дворе сбили!

– Как – во дворе?

– А вот так! Не знаю я как! Пронеслась какая-то сволочь, причем, видимо, на полной скорости, ну и не остановилась, ясное дело. Вроде кто-то издали увидел и подбежал. Так Федя говорит. Темно там было, ничего толком не разглядишь. Ни номера, ни цвета – ничего…

Последние слова она договаривала, думая как будто о другом. В эту же секунду между ними прошло что-то странное, смутная мысль, заставившая обеих вздрогнуть и застыть на месте. А потом Лера заговорила снова, ухватив Катю за рукав и глядя ей в лицо совершенно горячечным взглядом.

– Ты понимаешь, что это значит?

– Может значить, – поправила Катя, все еще надеясь победить подступающий хаос логикой. – А может и не значить. Пойдем, холодно стоять.

Лера покорно сделала пару шагов, но тут же снова остановилась.

– Катя, пожалуйста! – в голосе звучало что-то похожее на настоящую мольбу. – Ну послушай, я же не прошу тебя со мной соглашаться! По-твоему, это совпадение, тебе так комфортнее – пускай, на здоровье. Но, пожалуйста, пожалуйста, давай рассмотрим другую возможность! Давай обсудим как следует, чтоб все по полочкам, как ты умеешь. Я не говорю сегодня – сегодня ночь на дворе. А завтра? Давай завтра, а? Пересечемся где-нибудь…