В умывальную вошел «дембель Советской Армии», парадно разодетый в расшитый аксельбантами китель. Пьяный, вальяжный.

— Чего надо, Нестор? — прорычал дембель. Перед ним сперва расступились, но потом плотно окружили со всех сторон.

— На колени, Кусок! На колени, сука! На колени! — выкрикнул Нестор, схватил дембеля за грудки.

Сзади к Куску подскочил парень, ловким движением ударил ему по сухожилиям под коленями, и Кусок почти в одно мгновение пал на колени. Он мог бы, наверное, сопротивляться, но не делал этого. Его лицо, раскрашенное красными пьяными пятнами, побледнело, глаза застыли в страхе и недоумёнке.

— Ты чего, Нестор? — пожаловался он.

— Всё, Кусок, теперь расчет! — сказал Нестор и с размаху, наотмашь, ребром ладони врезал ему по лицу.

Кусок свалился с колен на бок. Дальше, как по команде, пошло: его били в лицо, наклонялись и безжалостно с размаху, с остервенением всаживали кулак. Кусок пробовал заслонить лицо руками, но руки его отдергивали и кулаки печатали и печатали ему «расчет».

В злобном воздухе голоса:

— Сука! Гад! Поиздевался!

— Мразь! Урод!

— Ублюдок!

Кто-то в азарте расправы не сдержал уговора, и удар сапогом пришелся Куску в живот. Тут же и еще чей-то сапог влетел с тихим шлепком в лицо «дембеля». И еще — один сапог. И еще.

— Стойте, мужики! — выкрикнул Алексей, став невольным свидетелем. — Стойте! Вы его убьете. Всех посадят… Стойте!

Голос незнакомого человека подействовал отрезвляюще. Поверженный Кусок с разбитым лицом лежал на бетонном полу неподвижно, но чувствовалось, дышал… Живой.

— Ты кто такой? — спросил Нестор.

— Новенький. Только что прибыл, — ответил Кривошеин.

— Свали отсюда! — выкрикнул Нестор, толкнул Алексей двумя кулаками в грудь. — Он, сука, над тобой не измывался. А мы все… Я слово себе дал, что отомщу.

Алексей отошел в сторону.

Нестор демонстративно расстегнул ширинку и стал мочиться на Куска, на его парадный китель. Другие дембеля больше по казарме не слонялись.

Алексей долго не мог уснуть. Без подушки было непривычно, неловко. Но бессонница мучила по иной причине…

Утром дневальный не очень громко, с ленцой, слова в растяжку, прокричал:

— Ба-та-рея, подъем!

Кто-то повскакивал с койки, кто-то медленно слез, кто-то по-прежнему беспробудно спал. Одна из нижних коек (нижний ярус в армии — привилегированный) скрипнула, шевельнулась, одеяло распахнулось и открыло воина с волосатой грудью и татуировкой на плече: роза в стакане.

— Аскар! Аскар! — с похмельной хрипотой прокричал воин.

В казарме раздался топот сапог. К койке подбежал маленький узбек-дневальный, узкоглазый, так что не понять, что отражают его глаза. Он присел на корточки, подставил спину, выругался: «блят!» Татуированный воин, словно неуклюжий медведь, взгромоздился ему на плечи. Узбечонок, покряхтывая от тяжести, поддерживая живую ношу за ноги под колени, потащил ее по казарме в сторону уборной.

Алексей поймал ухмылистый взгляд Артема Кривошеина.

— Дедушку посикать повез, — объяснил Артем.

— Обратно привезет?

— Ну не пешком же ему возвращаться.

Через пару часов, несмотря на всю утреннюю разболтанность, батарея управления, начищенная, умытая и побритая, прежде чем выйти на плац на полковой развод, предстала пред очи комбата. Капитан Запорожан был по-прежнему суров, неулыбчив, сутул и кривоног…

— Равняйсь! Смирно! — прокричал старшина Максимюк, сделал доклад комбату.

— Товарищи солдаты и сержанты! — строго, официально, нравоучительно звучал голос Запорожана с мягким хохляцким акцентом. — Сегодня утром я решил покопаться в душе младшего сержанта Горбунова. Но, начав эти раскопки, я тут же их прекратил!

— Почему?

— Почему, товарищ капитан?

— Почему прекратили? — вырвались нетерпеливые, подначивающие голоса из строя.

— Да потому что сразу!.. сразу в этой душе наткнулся на огромные залежи говна!

Алексей обернулся на сержанта Кривошеина, который стоял во второй шеренге, чуть правее, негромко сказал:

— Да-а, Тёма, похоже, веселенькая у вас служба.

Служба на Севере и впрямь оказалась не скучна.

Местечко Луостари, где стоял полк, несказанно преобразилось с приходом тепла. На земле и деревьях — ярко, глубоко, вспыхнула зелень. Чистой синью заблестели чистейшие озера. В них как в зеркало гляделись облака и плавилось золото солнца. Цветы всех раскрасок простирались по равнинам в захватывающую даль. С ближней, с каменным лбом сопки, заслонявшей военный городок от материковых ветров, небо казалось близким, очень близким, хоть в руку бери… Здесь, на этой высокой сопке, думалось, что в каждом человеке должно, обязано пробудиться чувство величия и ничтожности человека. Могуществен человече, если способен взлететь выше птиц и топтать Луну. Жидок и мелок человек, коли жизнь его так скоротечна, а простору тундры и каменным изваяниям природы нет конца и исхода!

Север очаровывал многоцветьем и резкостью красок, будто в каждый цвет влили двойную дозу; контрастом розово-синих, желто-пепельных закатов, желто-красными долинами созревшей морошки, переливчатым серебром бегущих по камням мелких речушек. Тишина тоже изумляла. Оглушительная, цельная, возможная только здесь, в Заполярье. Лютая зима, сугробы по макушку, северное сияние с дрожащими переливами всех цветов радуги — это для Алексея Ворончихина будет впереди. Пока что ему хватало красок и впечатлений нынешнего лета.

Полк переехал в палаточный лагерь, начались учения, стрельбы из гаубиц, бардака даже в самой бардачной батарее управления резко убыло. Алексею хватало ума и характера, чтобы ни с кем из сослуживцев не рассориться до мордобоя и крови (взаимные тычки и оскорбления не в счет). Личный состав полка — в основном провинциалы, вполовину деревенские, — простолюдины армейской службы и любой русской войны.

В отделении, которым командовал Алексей Ворончихин, было пятеро бойцов. Связист Пирогов, по кличке Шаровик, потому что еще за полгода до демобилизации, нафаршировал свой член шарами… «Уж если она мне даст — всё, никогда ни с кем ей лучше не будет. Я вот еще в него усы вошью…». Механик-водитель Белых, сельский двужильный парень, простой, как автомат Калашникова: «Всё у меня есть. Сила, краса. Ошо бы мне ума бы… Я ведь токо шесть классов кончил. С второгодством… Потом в пэтэуху на тракториста. Вожденье трактора лучше всех сдал. Но экзамены — токо трояки. Ошо и русский завалил…» Вычислитель Спириденыш, отличавшийся математическими способностями и умением щелкать пальцами в лоб молодому солдату так, что тот на несколько секунд терял сознание… А также двое салажат рядовых, белорус Кульчинский и казахстанский немец Голант, которые неустанно собирали грибы и жарили их для всего отделения.

Начальник разведки, о котором говорил в строевой части капитан Пряников и который стал непосредственным начальником сержанту Ворончихину, оказался душа-человек. Майор Суслопаров. Прибыл из Москвы.

— Один приехал. Без семьи, — судили новоприбывшего офицеры части.

— Значит, ненадолго.

— Чего ему торчать в этой дыре! У него дядя — генерал-полковник!

Майор Суслопаров — человек совершенно гражданского покроя, улыбчиво-вежливый со всеми — от солдата до командира полка… Одет во все военное, так же, как другие офицеры, но как-то не по-военному: китель часто расстегнут как пиджак, рука с кармане брюк, голова галантно при разговоре принаклонена набок; ни слова матерщины. Почти все офицеры части его невзлюбили: разумеется, завидовали легкой карьере.

Алексей Ворончихин и майор Суслопаров быстро сошлись. Они много говорили о Москве, вспоминали кофейню на улице Кирова, пельменную на ВДНХ, бар в гостинице «Москва», подвал-забегаловку на Пятницкой, где пел под гитару «за стакан портвейна» алкоголик-бард Миша Стриж…

— Я мечтал когда-то театральным актером стать. В Щукинское поступал. Но дядя… У него нет своих детей. Я в роду Суслопаровых единственный мужчина. Продолжатель военной династии, — признался однажды Алексею майор Суслопаров.