5 апреля большая его статья появилась в воскресном номере «Бостон Пиллара» — обильно уснащенная фотографиями мумии, цилиндра и свитка с иероглифами, написанная как бы с глуповатой усмешкой, в обычном инфантильном духе, в каком газета привыкла вещать в угоду широкому кругу своих умственно незрелых читателей. Полная несообразностей, преувеличений, потуг на сенсацию, она в точности соответствовала тому роду статей, какие обычно возбуждают поверхностный и недолгий интерес черни, — и в результате еще недавно малолюдные, полные тишины залы музея заполнились тупо глазеющими и болтливыми толпами, каких величавый его интерьер прежде не знавал никогда.

При всем инфантилизме статьи приходили в музей и умные, образованные посетители — фотографии в ней говорили сами за себя, — ведь случается и многим серьезным людям заглядывать в «Бостон Пиллар». Вспоминаю, например, одного странного посетителя, появившегося в музее в ноябре, — темнолицего, в тюрбане, с густой бородой, с каким-то вымученным, неестественным голосом и удивительно бесстрастным лицом, с неловкими руками, затянутыми в нелепо выглядевшие здесь белые перчатки; он сказал, что живет в трущобах Уэст-Энда, и назвался именем Свами Чандрагупта. Малый этот оказался феноменальным эрудитом в оккультных науках и, по-видимому, был глубоко и серьезно тронут близостью иероглифов свитка с некоторыми знаками и символами забытого древнего мира, о котором, по его признанию, он составил себе широкое интуитивное представление.

В июне известность мумии выплеснулась за пределы Бостона, и в адрес музея от оккультистов и других знатоков мистических учений посыпались вопросы, а также требования выслать фотографии. Это, в общем, не слишком радовало персонал музея, поскольку наше чисто научное учреждение не симпатизирует всяким фантастам и мечтателям, и все же мы деликатно отвечали на все письма. Одним из результатов такой переписки явилась высокоученая статья знаменитого новоорлеанского мистика Этьен-Лорана де Мариньи в журнале «Оккультревю», где он доказывал абсолютное тождество многих геометрических орнаментов цилиндра и иероглифов свитка некоторым идеограммам зловещего значения (транскрибированных с первобытных монолитов и, по слуху, с тайных ритуалов засекретившихся банд знатоков-эзотериков и приверженцев культов), которые воспроизведены в чудовищной «Черной книге», а также в труде фон Юнцта «Сокровенные культы».

Де Мариньи припомнил ужасную смерть фон Юнцта, случившуюся в 1840 году, спустя год после опубликования в Дюссельдорфе зловещей его книги, и рассказал о леденящих кровь легендах и прочих в достаточной степени подозрительных источниках информации, которыми пользовался ученый. Главное же, он подчеркивал поразительно близкое отношение этих легенд к затронутой теме — легенд, с которыми фон Юнцт связывал большинство воспроизводимых им идеограмм. Никто не мог отрицать того факта, что древние предания, настойчиво упоминавшие о цилиндре и свитке, явным образом имели прямое отношение к экспонатам музея, но при всем том они характеризовались такой захватывающей дух экстравагантностью — включая совершенно неимоверные диапазоны времен и невероятные, фантастические аномалии забытого древнего мира, — что намного легче было восхищаться ими, нежели поверить в них.

А восхищению публики поистине не было предела, так как перепечатки в прессе шли повсеместно. Статьи с многочисленными иллюстрациями, рассказывающие или кратко передающие суть легенд из «Черной книги», многословно распространяющиеся об ужасе, внушаемом мумией, сравнивающие орнамент на цилиндре и иероглифы свитка со знаками, воспроизведенными фон Юнцтом, и пускающиеся в самые дикие, самые нелепые и иррациональные измышления и теории, — такие статьи появились всюду. Число посетителей музея утроилось, а всеобъемлющий характер вспыхнувшего вдруг интереса подтверждался избытком получаемой нами корреспонденции — по большей части бессодержательной. Похоже, мумия и ее происхождение создали — для людей с воображением — достойного соперника депрессии, ставшей в 1931 и 1932 годах главной темой для разговоров. Что касается меня, то главный эффект всего этого фурора состоял в том, что мне поневоле пришлось одолеть чудовищный том фон Юнцта в сокращенном издании «Голден Гоблин» — и это внимательное чтение, с одной стороны, заставило меня не раз испытать головокружение и тошноту, но вместе с тем и поблагодарить судьбу за то, что она избавила меня от диких гнусностей последовавшего вскоре полного издания текста.

Древние толки и слухи, приведенные в «Черной книге» и связанные с орнаментами и символами, столь близко родственными знакам и иероглифам свитка и цилиндра, и в самом деле ошеломляли и внушали немалый страх. Преодолев неимоверную гряду веков — поверх всех цивилизаций, рас и государств, какие только нам известны — они сосредоточились вокруг исчезнувшего народа и сгинувшего континента, относящихся к баснословно далеким, туманным, первоначальным временам… вокруг того народа и континента, к которым древнейшее предание относит имя Му и о которых на первобытном языке Наакаль говорится с огромным пиететом: они процветали двести тысяч лет назад, когда Европа была еще прибежищем неких гибридных существ, а не дожившая до наших времен Гиперборея поклонялась страшному чудовищу — черному аморфному Тсатхоггуа.

Там упоминалось также царство или край К’наа, в котором первое человеческое племя обнаружило грандиозные, монструозные руины, оставленные теми, кто жил там еще раньше — неведомыми существами, волна за волной проникавшими сюда с далеких звезд и отбывавшими здесь предназначенные им долгие века во вновь нарождающемся, никому еще не нужном мире. Царство К’наа было священным местом поклонения, поэтому из самой его сердцевины возносились к небу мрачные базальтовые утесы почитаемой всеми горы Йаддитх-Гхо, а ее увенчивала гигантская, сложенная из циклопических каменных блоков, крепость, бесконечно более древняя, чем само человечество и построенная чуждым Земле племенем, живым порождением темной планеты Йугготх, колонизировавшей наш мир задолго до появления на нем жизни.

Чужаки с Йугготха исчезли многие века назад, но оставили после себя чудовищное, жуткое живое существо, которое не подвержено смерти — своего ужасающего бога или покровителя Гхатанотхоа, спустившегося вглубь горы Йаддитх-Гхо и таящегося вечно, хоть и невидимо, в подземелье под крепостью. Ни один человек никогда не взбирался на Йаддитх-Гхо и не видел ту зловещую крепость, разве лишь порой на фоне вечернего неба вырисовывались ее отдаленные, построенные по законам странной геометрии, очертания; и большинство людей безотчетно верило, что Гхатанотхоа всегда живет там, переваливаясь и барахтаясь в таинственных безднах под мегалитическими стенами. И многие твердо полагали, что чудовищу должны постоянно приноситься жертвы — чтобы оно не выбралось из своих тайных глубин и не принялось снова, неуклюже переваливаясь, шататься среди людей, как это уже случилось однажды, еще во времена существования на Земле живого порождения планеты Йугготх.

Если не приносить жертвы — говорили люди — Гхатанотхоа выберется на дневной свет и тяжкой поступью спустится с базальтовых утесов Йаддитх-Гхо вниз, неся погибель всякому на своем пути. Ибо ни одно живое существо не может взглянуть не только на само чудовище, но и на близко к натуре исполненное резное изображение его, пусть небольшого размера, без того, чтобы не претерпеть изменение своего тела более ужасное, чем сама смерть. Увидеть Великого Бога или его изображение, как в один голос твердят легенды о живом порождении планеты Йугготх, — это значит впасть в паралич и в окаменение необычайно жуткого вида, в результате которого тело жертвы обращается в нечто среднее между кожей и камнем, в то время как мозг ее остается вечно живым, непостижимым образом застывшим и замурованным на века, в безумной тоске сознающим свое прохождение сквозь бесконечные эпохи беспомощности и бездействия до тех пор, пока случай или само время не довершат разрушение окаменевшей оболочки и тем самым, оставив серое вещество без внешней защиты, не выставят его на погибель. Но, конечно, по большей части жертве суждено было впасть в безумие задолго до того, как придет это отсроченное на многие эпохи избавление от мук в образе смерти. Ни единое человеческое око, говорят легенды, до сей поры не посмело бросить взгляда на Гхатанотхоа, ибо и поныне опасность столь же велика, как и в те бесконечно далекие времена.