– Я не могу!

– Чего ты не можешь?

– Сдержать обещание, которое дала тебе. Ты знаешь, это произошло почти по принуждению. Я с сопротивлением последовала за тобой, с неохотой приняла на себя роль, которую ты заставил меня разыграть. Но я не в состоянии продолжать ее, это выше моих сил. Отпусти меня назад, на родину, здесь я все равно ничего не добьюсь.

– Вот как? – раздраженно воскликнул Густав. – Однако, великолепная история! Так, значит, ради этого я переплыл с тобой океан и насмерть рассорился с издателем и редактором, которые решительно не желали отпускать меня? Так, значит, ради этого я терпеливо просиживаю здесь, в конторе, и позволяю мисс Клиффорд выражать мне величайшее презрение, третировать меня, как человека без совести, чтобы мисс Фрида, не долго думая, коротко заявила мне: «Я не желаю продолжать начатое!» Ну, нет, из этого ничего не выйдет! Нет, ты останешься здесь и доведешь до конца то, что мы задумали.

Темные глаза девушки печально и серьезно взглянули на говорившего, и в них можно было прочесть нечто вроде упрека легкому тону, избранному Густавом.

– Не называй меня неблагодарной! – воскликнула она. – Я знаю, что ты сделал для меня, но не представляла себе, что задача будет столь трудна! Я не чувствую абсолютно никакого расположения к этому суровому, холодному человеку и никогда не почувствую его – я предвижу это с неоспоримой точностью. Если бы я хоть раз заметила теплый огонек в его глазах, хоть раз услышала от него сердечное слово, то попыталась бы сблизиться с ним, но эта ледяная холодность всего его существа, которую ничто не может согреть и нарушить, каждый раз безгранично отвращает меня от него.

Вместо ответа Густав взял Фриду за руку и, посадив рядом с собой на диван, сказал:

– Да разве я говорил тебе, что твоя задача из легких? Она достаточно тяжела, тяжелее, чем я сам думал, но все же она исполнима. Конечно, робко избегая Франца, ты ничего не добьешься. Ты должна совершить нападение на врага, он достаточно прочно окопался, значит, нужно брать крепость штурмом.

– Я не могу этого! – страстно воскликнула Фрида. – Повторяю тебе, он не задевает ни одной струнки в моей душе, а если я не в состоянии проявить и принять любовь, то зачем же мне тогда оставаться здесь? Тайком, хитростью создать себе родной дом и состояние? Я уверена, ты не можешь желать этого, а если бы и желал, то я отказываюсь и от того, и от другого, если твой брат предложит их мне с таким же бессердечным равнодушием, с каким дал мне приют в своем доме.

При последних словах Фрида вскочила, но Густав спокойно усадил ее на прежнее место, сказав:

– Ух, как ты опять взбушевалась, а в результате вновь упрямое «нет». Если бы я не знал, от кого унаследовала ты свое непоколебимое упрямство, свою глубокую страстность при внешней замкнутости, я прочел бы тебе совсем иную мораль. Но это у тебя наследственные недостатки, и против них ничего не поделаешь.

Взволнованная девушка обеими руками схватила руку Густава и почти с мольбой обратилась к нему:

– Отпусти меня назад, на родину, прошу тебя! Ничего, что я бедна! Ты ведь не покинешь меня! Да и я молода, могу работать! Тысячи людей находятся в таком же положении, как я, и вынуждены бороться за свое место в жизни. Я в десять раз охотнее сделаю это, нежели стану, как нищая, выклянчивать здесь то признание, в котором мне отказывают. Я лишь подчинилась твоей воле, когда ты повез меня к своему брату, я не нуждаюсь ни в нем, ни в его богатстве!

– Но ему нужна ты! – с нажимом заметил Густав. – Ведь ему недостает твоей любви более, чем ты думаешь.

Губы юной девушки дрогнули в горькой усмешке.

– Ну, ты ошибаешься в этом! Я еще очень мало знаю свет Божий и людей, но все же чувствую, что мистер Зандов не нуждается в любви и не требует ее. Он вообще ничего в мире не любит – ни Джесси, которая ведь выросла на его глазах почти как дочь, ни тебя, своего единственного брата. Я слишком хорошо увидела, как чужды вы и как далеки друг от друга. Твой брат одержим лишь жаждой стяжания, выгоды, а ведь он уже достаточно богат! Правда ли, что он состоит в деловых связях с этим Дженкинсом, что субъект с подобной репутацией принадлежит к числу его друзей?

– Дитя, ты этого не понимаешь, – уклончиво ответил Густав. – Человек, который, подобно моему брату, стал свидетелем крушения всех своих жизненных надежд, у которого счастье превратилось в горе, а благословение – в проклятие, либо гибнет в подобной катастрофе, либо оставляет в ней свое «я» и выходит из нее совершенно другим существом. Я знаю, каким был мой брат двенадцать лет тому назад, и то, что жило тогда в нем, не может совершенно умереть. Ты должна воскресить его, ради этого я и привез тебя сюда, по крайней мере ты должна попытаться сделать это.

Слова, сказанные Густавом с неподдельным чувством, не могли оставить Фриду безучастной, но она тихо покачала головой и возразила:

– Ведь я – чужая для него и останусь ею. Ты ведь сам запретил мне хоть словом намекнуть ему о наших отношениях.

– Ну да, я запретил! Ведь если бы он уже теперь узнал правду, то, по всей вероятности, холодно оттолкнул тебя, да и ты, упрямица, не выдержала бы здесь более ни минуты, и тогда все было бы потеряно. Но ты должна по крайней мере приблизиться к нему. Вы ведь почти не разговаривали друг с другом. Ты утверждаешь, что в тебе не задета ни одна струнка; нет, она должна зазвучать как в тебе, так и в моем брате, и она зазвучит, если вы только научитесь смотреть друг другу в глаза.

– Я попытаюсь, – глубоко вздохнув, промолвила Фрида. – Но если я ничего не добьюсь, если я встречу лишь суровость и недоверие…

– Тогда ты подумаешь, – прервал ее Густав, – что, значит, немало зла сделано против этого человека – столько, что он, очевидно, имеет право отстраниться с недоверием и ожесточением там, где другой с полной любовью открыл бы свои объятия. Ты в этом неповинна, ты страдаешь за чужую вину, и она всей тяжестью падает на тебя.

Девушка ничего не ответила, лишь прислонилась головой к плечу Густава, а из ее глаз выкатилось несколько горячих слезинок.

Густав, успокаивая, стал тихо гладить ее по голове, говоря:

– Бедное дитя! Да, в твоем нежном возрасте, когда все еще должно видеться светлым и радостным, тяжко так глубоко погружаться в темные стороны человеческой жизни. В свое время мне было достаточно трудно открыть тебе все, но горькие обстоятельства с такой силой ворвались в твою жизнь, что ты должна была узнать правду. Ну, а ведь ты, Фридочка, не из разряда слабых и робких, у тебя есть кое-какая воля и даже, к сожалению, некоторая доля суровости чьего-то известного тебе характера. Поэтому смело вперед! Мы еще добьемся своего.

Фрида отерла слезы и заставила себя улыбнуться.

– Ты прав! Я так неблагодарна и так упорствую против тебя, столь много сделавшего мне. Ты…

– Лучший и благороднейший человек в мире, – прервал ее Густав. – Конечно, я – таков и чувствую себя глубоко оскорбленным, что мисс Клиффорд все еще не желает признать это, хотя ты уже трогательно уверяла ее в том. Но тебе не мешает выйти немного на свежий воздух. Ты очень раскраснелась и заплаканна, нужно стереть следы слез. Тем временем я подожду здесь Джесси. Сегодня мы еще ни разу не побранились, а это стало для меня такой сердечной необходимостью, которой я не могу лишиться.