Долго предаваться ностальгии мне не дала мамочка. Телефон зазвонил требовательно и настырно.

— Ты где? Прилетела? Уже дома? Записывай, что нужно купить.

Голос у неё звучал куда бодрее, чем вчера. Значит, чем-то помогли в больнице, какие-нибудь уколы сделали. Может, я и зря сорвалась? Мама просто из мухи слона делает, вполне в её стиле.

С огромным списком, в котором значились и булочки из «Александровского» гастронома, и свежая вишня, которой маме очень хотелось вот прямо сейчас, и кисель — лучше бы домашний, но ладно, ты же с дороги, купи готовый, тоже в «Александровском», ещё куча продуктов, и всего два лекарства, — я отправилась за покупками. Такси на сей раз вызвала по телефону, и, за десять минут домчавшись на нём из одного конца города в другой, поразилась, какое здесь всё маленькое, непривычное, будто игрушечное. Игрушечный город, игрушечная жизнь. Слишком короткие расстояния, слишком низкие цены. Я выросла, а город — нет.

«Александровский» гастроном когда-то казался пределом мечтаний. Хотя нет, он и теперь оставался таковым для многих местных. Здесь пекли лучшие в городе пироги, здесь продавали три десятка готовых салатов, здесь разделывали сырое мясо и предлагали его покупателям не огромными кусманами с жилами и костями, как на рынке, а аккуратно нарезанным, разложенным по лоточкам. То есть «Александровский» был самым обыкновенным, среднестатистическим по меркам Москвы супермаркетом. И Меккой всех гурманов Энска одновременно.

Я купила всё, что мама хотела, по списку. За вишней пришлось тащиться на рынок, благо, он располагался сразу за «Александровским». Пожилые татарки торговали здесь прямо с земли, с ящиков, устланных газетами. Ругались, спорили, предлагали попробовать фрукты и ягоды, протягивая их грязными руками. Про оплату картами тут никто и не слышал, и я ещё раз возвращалась к гастроному, чтобы снять наличные. Специально выбрала функцию «с разменом», предполагая, что пятитысячная купюра вызовет шок. Хватит того, что само моё появление вызывало какую-то непонятную реакцию. Я чувствовала, как на меня косились, мне смотрели вслед, торговки явно меня обсуждали. Но стоило подойти к какому-либо прилавку, ко мне кидались, забыв про других клиентов, и преданно смотрели в глаза. На мне был скромный, ничего лишнего не открывающий сарафанчик, даже не особо дорогой, не самого известного бренда. Да и вряд ли местные бабки в брендах понимали. Украшения я не надевала, ещё не хватало, я их даже не брала в Энск, косметики нанесла самый минимум. Наверное, торговки нутром чуяли деньги, не знаю. В любом случае я постаралась как можно быстрее купить всё, что мне надо, и убраться с рынка.

Посещения в больнице начинались с четырёх часов дня, но тысяча на проходной сразу решила все проблемы. И ни халат не потребовался, ни бахилы, ни даже удостоверение личности. Как удобно и просто. Я заранее знала, что увижу, поэтому меня не шокировали ни облезлые коридоры, ни палата на шесть человек без туалета. Вторая городская больница, чего от неё хотеть? Да и в Первой, кстати, условия не лучше. Это вам не Склиф. У мамы была самая блатная койка у окна. Тоже не обошлось без тысячи, я так думаю.

— Вот так оно и получается, пока не соберёшься сдохнуть, любимую доченьку и не увидишь, — прокомментировала моя мама, едва я открыла дверь.

Её соседки по палате чуть на койках не подскочили. Не привыкли ещё к бесцеремонной Тамаре Сергеевне? Ничего, привыкнете.

Мы не виделись почти год. Мама всё грозилась приехать ко мне в Москву, навестить, но я удачно придумывала отмазки. Она ничуть не изменилась, волосы коротким ёжиком, с двухцветным мелированием, круглое лицо, брови ниточкой. Как там говорят? Чем дальше от Москвы, тем тоньше брови? Энск от Москвы далековато.

— Я тоже тебя рада видеть, мамочка.

Я сгрузила пакеты ей на тумбочку, наклонилась обнять.

— Кисель в холодильник поставь, — в ответ на мои объятия распорядилась мама. — И что там ещё скоропортящееся? Моя полка вторая сверху. Вишню купила?

— Купила, купила, вот.

— Где? Я же русским языком сказала — шпанку! Это шпанка по-твоему?

Мда, как не расставались. Я присела на край кровати, стульев тут не водилось.

— Как ты себя чувствуешь? Что врачи говорят?

— Да что они говорят? Что они вообще знают? Купили дипломы, теперь штаны просиживают. Только бабосы собирать умеют. Сердечная недостаточность, говорят. Да чем мы дышим-то? Военный полигон снова используют, учения у них там какие-то, испытания. Говорят, каждый день боевые снаряды взрывают. В воздухе сплошной стронций. Будет тут недостаточность.

Мама костерила всех подряд, переключаясь с врачей на военных и обратно, соседки в китайских пёстрых халатиках заинтересованно слушали, не менее заинтересованно меня разглядывая, а я размышляла, сразу переводить маму в Первую больницу, или пойти на поклон врачам, простимулировать их знания медицины твёрдой валютой. Вела себя мама как обычно, но выглядела нездоровой. Да и раз поставили диагноз, значит, не придумала она себе недомогание, как мне сначала показалось.

— Ты лучше про себя расскажи! Как там с Димой у вас? Вы расписываться вообще собираетесь?

Я на секунду зависла, вспоминая, кто такой Дима. После бессонной ночи мозг соображал медленно. Ну да, хороший парень Дима, программист, москвич, который выплыл из моего воображения, когда мне надоели мамины стенания насчёт одинокой старости, стакана воды и прочей участи незамужней барышни. Вот только с фантазией у меня всегда было туго, и подробности о нашей с Димой жизни у меня придумывались со скрипом, к тому же я постоянно забывала, что врала маме в прошлый раз. В результате Дима часто менял работу, привычки и даже возраст. Хорошо хоть не имя, но это не точно. Меня спасало только то, что мама, занятая своими бизнес-делами, тоже не особо запоминала постороннюю информацию. Но о Диме спрашивала регулярно. А уж сакраментальный вопрос о свадьбе меня просто достал.

— Нормально у нас с Димой, — буркнула я. — Мне что, первой ему предложение делать?

— Нет, но нужно намекать. Доченька, ты понимаешь, что штамп в паспорте — твоя гарантия? Ты же хочешь надёжно зацепиться в Москве.

Да зацепилась уже, теперь не отцепишь. И штамп для этого совсем не нужен, он скорее помешал бы. Но я тупо кивала, глазки в пол, коленочки вместе. Надо переводить маму в нормальную больницу, совать деньги, чтобы за ней присматривали, и валить из родного города. Он меня уже начал подбешивать.

— Мам, свадьба — дорогое удовольствие. А я хочу или настоящую, красивую, с платьем, машиной и рестораном, или вообще никакой, — соврала я, почему-то думая о Тигране. Надо бы ему сообщить, где я, а то явится на Садовническую, а там никого. Но у меня принцип, я никогда не звоню первой. Может он с женой или на совещании. Да и какая разница, я вроде бы собралась от него уходить.

Мама явно хотела продолжать дискуссию, так что я поднялась, спешно чмокнула её в щёку и, пообещав скоро вернуться, пошла искать врача. Нашёлся он не сразу, меня три раза отправляли то влево по коридору, то вправо, пока не выяснилось, что «Сан Саныч в курилке». Курилкой тут именовался пятачок на заднем дворе, сплошь усеянный окурками и оснащённый кривой банкой из-под сгущёнки в качестве пепельницы. Так как в данный момент на пятачке наблюдался только один мужик средней помятости и средней небритости, я сделала вывод, что он и есть искомый Сан Саныч. Он меня тоже заметил и смотрел с явным интересом.

— Вы лечите Кузьменко? — я не стала тратить время на расшаркивания.

— Ну допустим, — доктор бросил окурок мимо банки и тут же прикурил новую сигарету от спички.

— И как она?

— А у самой Кузьменко вы спросить не пробовали?

Спросишь у неё, как же.

— Вы ей кто, собственно? Дочка? Ничего особенного у вашей мамы. Сердечная недостаточность, в жару это у каждого пятого пенсионера. Покапаем, станет лучше.

На «пенсионера» я обиделась, маме всего пятьдесят пять. Ну да, формально пенсионер, но скажи он такое маме в глаза, она бы в него точно чем-нибудь запустила.