Как отметил один из морских офицеров, Булкли казался инстинктивным лидером. Однако он застрял на своем месте. В отличие от своего нового капитана Джорджа Мюррея или мичмана Джона Байрона, он не был щеголем в шелковых чулках. У него не было барона в качестве отца или могущественного покровителя, смазывающего ему путь на квартердек. Он мог превосходить Байрона и служить ему наставником в военном деле, но в социальном плане все равно считался ниже его. Хотя случаи, когда канониры становились лейтенантами или капитанами, были редки, а Булкли был слишком прямолинеен, слишком уверен в себе, чтобы льстить начальству, что он считал " вырождением". Как отмечает историк Н.А.М. Роджер, " в соответствии с английской традицией специалисты оставались на своем месте; командование принимали офицеры, получившие образование только как моряки".

Булкли, несомненно, обладал внушительной физической силой. Однажды он подрался с соратником задиристого боцмана судна Wager Джоном Кингом. "Он заставил меня встать на свою защиту, и я вскоре одолел его", - писал Булкли в своем дневнике. При этом нет никаких сведений о том, как выглядел Булкли, был ли он высоким или низким, лысым или густоволосым, голубоглазым или темноглазым. Он не мог позволить себе заказать у знаменитого художника Джошуа Рейнольдса портрет, на котором он позирует в царственном военно-морском костюме и напудренном парике, как это делали Энсон, Байрон и мичман "Центуриона" Огастес Кеппел. (На портрете Кеппеля, выполненном по образцу классического изображения Аполлона, он изображен идущим по пляжу на фоне пенящегося моря). Прошлое Балкли тоже во многом туманно, словно вымазано смолой вместе с его мозолистыми руками. В 1729 г. он женился на женщине по имени Мэри Лоу. У них было пятеро детей - старшей, Саре, было десять лет, а младшему, Джорджу Томасу, не исполнилось и года. Они жили в Портсмуте. Это практически все, что нам известно о ранней биографии Булкли. Он появляется в нашем повествовании как один из тех поселенцев, которые прибывают на американскую границу без какой-либо истории, - человек, с которым приходится считаться только по его нынешним поступкам.

Тем не менее мы можем проследить некоторые его личные мысли, поскольку он умел писать и писал хорошо. От него не требовалось, как от более старших офицеров, вести вахтенный журнал, но он все равно вел его для себя. Эти тома, написанные на толстых листах бумаги пером и чернилами, которые иногда размазывались при качке судна или обрызгивании морской водой, были оформлены в виде колонок, под которыми каждый день отмечалось направление ветра, местоположение судна или пеленг, а также любые "примечательные наблюдения и происшествия". Записи должны были быть обезличенными, как будто дикие стихии можно было сдержать путем их кодификации. Даниэль Дефо жаловался, что бортовые журналы моряков зачастую представляли собой не более чем " нудные отчеты о том... сколько лиг они проплыли за день; где у них был ветер, когда он дул сильно, а когда тихо". Тем не менее, эти дневники, как и само плавание, обладали присущим повествованию импульсом, с началом, серединой, и концом, с непредвиденными поворотами. Кроме того, некоторые авторы вставляли личные заметки. В одном из своих дневников Балкли переписал строфу из стихотворения:

Смелыми были люди, которые первыми вышли к океану

Распустить новые паруса, когда крушение корабля было самым страшным:

Больше опасностей теперь только от человека,

Чем от скал, бурь и ветра.

После плавания капитан корабля сдавал в Адмиралтейство необходимые вахтенные журналы, в которых содержались огромные массивы информации для создания империи - энциклопедии моря и незнакомых земель. Энсон и его офицеры часто обращались к дневникам тех немногих моряков, которые отважились обогнуть мыс Горн.

Более того, на сайте в этих "журналах памяти", как их назвал один из историков, фиксировались все спорные действия и казусы, произошедшие во время плавания. В случае необходимости они могли быть представлены в качестве доказательства в военном суде, от них могли зависеть карьера и жизнь. В трактате XIX века, посвященном практическому мореплаванию, рекомендовалось " тщательно вести каждый вахтенный журнал, избегать всяких подстрочных записей и подчисток, так как они всегда вызывают подозрение". Далее: "Записи должны делаться как можно быстрее после каждого события, и не следует вносить ничего такого, чего бы не хотел подтвердить помощник в суде".

Эти вахтенные журналы становились также основой для популярных приключенческих рассказов для широкой публики. Благодаря печатному станку и росту грамотности, а также увлечению ранее неизвестными европейцам мирами, возник неутолимый спрос на те рассказы, которые моряки издавна плели на форштевне. В 1710 г. граф Шафтсбери заметил, что морские рассказы " в наши дни стали тем, чем были рыцарские книги в эпоху наших предков". Эти книги, разжигавшие пылкое воображение таких молодых людей, как Байрон, в основном напоминали хронологический формат журнала, но в них было больше личных размышлений; в них проникал индивидуализм.

Булкли не планировал публиковать свой собственный журнал - авторство этого растущего литературного произведения все еще в основном принадлежало только командирам или людям определенного положения и класса. Но в отличие от коменданта "Триала" Лоренса Миллечампа, который признавался в своем дневнике, что " не справляется" с задачей "писать следующие листы", Булкли с удовольствием записывал то, что видел. Это давало ему право голоса, даже если никто, кроме него, никогда его не услышит.

Однажды ранним ноябрьским утром, вскоре после того как Булкели и его спутники покинули Мадейру, наблюдатель, сидевший на мачте, заметил на горизонте поднимающийся корабль. Он подал сигнал тревоги: "Парус!".

Энсон позаботился о том, чтобы все пять его военных кораблей держались близко друг к другу, что позволило бы им быстро создать боевую линию - корабли равномерно распределялись, как вытянутая цепь, чтобы консолидировать свои силы и облегчить помощь любому ослабленному звену. В таком виде обычно и происходило столкновение двух флотов, но постепенно ситуация менялась, и кульминацией стал 1805 г., когда вице-адмирал Горацио Нельсон при Трафальгаре бросил вызов жесткой линии боя, чтобы, по его словам, " удивить и сбить с толку противника", чтобы "он не понял, что я собираюсь делать". Даже во времена Энсона проницательные капитаны часто скрывали свои намерения, используя хитрость и обман. Капитан мог подкрасться в тумане и украсть у противника ветер, заблокировав его паруса. Или притвориться терпящим бедствие, прежде чем атаковать. Или притвориться другом, поманив его на иностранном языке, чтобы подойти в упор.

После того как наблюдатель "Энсона" заметил судно, необходимо было определить, кто это - друг или враг. Один из моряков описал протокол, который применялся при обнаружении чужого корабля. Капитан бросился вперед и крикнул наблюдателю: " Мачта там!".

"Сэр!"

"Как она выглядит?"

"Судно с квадратным корпусом, сэр".

Капитан потребовал тишины на носу и на корме, а через некоторое время снова крикнул: "Мачту туда!".

"Сэр!"

"Как она выглядит?"

"Большой корабль, сэр, стоит по направлению к нам".

Офицеры и команда "Вэйджера" напрягались, пытаясь разглядеть корабль, определить его принадлежность и назначение. Но она была слишком далеко, не более чем угрожающая тень. Энсон подал сигнал капитану Чипу, недавно занявшему место на палубе быстроходного судна "Триал", начать преследование и собрать дополнительные сведения. Чип и его люди отправились в путь, расправив парусину. Булкли и остальные ждали и снова готовили пушки в нервном ожидании - постоянное напряжение, связанное с ведением войны в огромном океане с ограниченными средствами наблюдения и связи.