Ей настолько полюбилась непроглядная чаща, что она могла пропадать там целыми днями, являясь домой под вечер. Другие люди дикого Леса опасались, говорили, что там испокон веков живет злая ведьма, а изба ее сделана из человеческих костей. Но Василика много раз проходила мимо того дома – самого обычного, деревянного и с трубой. Правда, заходить к Костяной Ягине боялась. Мало ли, вдруг есть в рассказах крупица правды?
– Опять она за свое, ты погляди! – пробурчала Калина на вернувшуюся из Лесу Василику. – Вся в листьях и колючках, чтоб тебя, неугомонную, Ягиня сварила, раз замуж за Миклая не хочешь!
Видела Василика того Миклая – бородатого, пахнущего дурной брагой и потом. Статный воин и служил у самого князя. Жаль только, что ее он совершенно не привлекал, – не нравились ей могучие богатыри. Калина сыпала искрами, кричала, что отправит Василику в черную избу, где доживали свой век старые девы, прислуживая богам; что нажалуется отцу, и тот силком выдаст ее замуж за первого встречного, а после приказала всем трем дочерям вышивать багряными цветами полотенце. Калина собиралась преподнести его мужу – ценный дар, сделанный родными руками.
– Чтоб ни шагу из дома! – шикнула купчиха, гневно глянув на Василику, и с грохотом захлопнула тяжелую дверь.
Купеческая дочка с тяжелым вздохом уставилась на связку нитей. Вышивание не входило в число ее любимых занятий, чего нельзя было сказать о сестрах, – те радовались каждому ровному стежку и старательно вышивали целые цветастые поляны, украшая полотенца, скатерти и собственные рубахи и поневы. У Василики все было наоборот: ее единственная работа – несчастные вкривь и вкось вытканные маки – смотрелась жутко. Иной раз казалось, будто цветы ехидно улыбались, мол, не дадимся в руки, отобьемся кривыми лепестками. На изнаночную сторону и вовсе было страшно взглянуть – столько узлов! Василика пыталась подвязывать нитки аккуратно, как делали сестры, а получались огромные нитяные комки, мешающие друг другу.
– Как там твой подвенечный наряд, сестренка? – елейно усмехнулась Марва, считавшаяся лучшей рукодельницей в семье. – Не готов ли еще?
– Пока нет, – ответила Василика. – Но я тружусь над ним.
Марва и Любава переглянулись и заливисто захохотали. У них самих сундуки с приданым давно были готовы. Каждая выткала и вышила себе по белому платью, украсила каменьями и теперь ожидала суженого. У Василики лежал кусок ткани с кривым шитьем. Она временами страдала над ним под суровым присмотром мачехи, которая качала головой и говорила, что не будет из Василики доброй и умелой хозяйки, если та не может сделать даже подвенечного платья.
– Кто ж с подола-то начинает, – сокрушалась Калина. – Совсем девка ума лишилась, хоть и молодая еще.
Купчиха много раз угрожала ей черной избой и обещала, что однажды утром приедут за Василикой служители богов и утащат ее силком, если сама не согласится уйти.
– А что, разве под венец силком идти лучше? – отвечала падчерица. – В черной избе хоть мужика обхаживать не надо.
Калина краснела и с трудом сдерживалась, чтобы не свернуть глупой девке голову. Еще бы, кто же сравнивает замужество с прислуживанием богам?! Только страшные дуры, которым не повезло родиться бедными, бледными, худощавыми, с редкими волосами и впалыми щеками.
Василика, тяжело вздыхая, сплетала багровые нитки и втайне надеялась, что однажды отправится в Лес и исчезнет. Не услышит больше упреков мачехи и насмешек сестер, не будет наряжаться на смотрины и поражаться жутким сальным молодцам, которые выглядели не красивее лохматых лешачат. Она мечтала о невозможном – о славной воле, когда не надо колоть руки иголкой и мучиться над вышиванием целыми вечерами. Но девкам нельзя было даже допускать подобных мыслей. Все знали, что главное в жизни – теплая изба и храпящий мужик под боком. Какой, не важно.
Василика смотрела, как ладно выходили у сестер зеленые листочки, и неохотно завидовала. Наверняка мачеха похвалит их за трудолюбие, а ее снова начнет бранить одними и теми же словами.
Поначалу, когда отец только женился, Калина была доброй и относилась к падчерице с теплотой, стараясь не обделять ее лаской. И леденцы дарила, и ткани хорошие для нарядов выбирала, и следила, чтобы все девки сытно ели и оставались румяными, – словом, заботилась. Но когда у Василики пряжа с шитьем начали валиться из рук, а на смотрины она стала приходить в жутких одеяниях, Калина заподозрила неладное и забила тревогу. Поначалу мачеха пыталась мягко говорить с Василикой, намекая, что девке стоило бы выйти замуж, но та вроде слушала, а потом убегала в Лес и бродила по узким тропам среди деревьев и кустарников. Мачеха злилась, надеясь: чем сильнее отругает, тем больше будет стараться безрукая падчерица в следующий раз.
Василика возилась с нитками, а сама думала, как там ее верный конь Яшень, достаточно ли овса ему давали, ласково ли гладили по рыжей гриве. Когда отец вернулся с подарками, дома устроили пир. Красавице Марве достался сверкающий кокошник, пышнотелой Любаве – жемчужные бусы, а младшая Василика, как и просила, получила славного жеребца. Помнится, Калину чуть не хватил удар. Купчиха кричала на мужа, напоминая, что потакать прихотям глупой девки не следует, что Василика до сих пор отказывается ходить на смотрины.
– Глаза б мои не видели, как она по лесам скачет! – причитала Калина.
– Так ведь и так не видят, матушка, – отвечала падчерица. – Или вы следом за мной скачете?
– Ах ты ж, бесстыдница! – пуще прежнего завопила мачеха. – А ну бегом в свою комнату, и чтобы не выходила до вечера!
Василика правда не понимала, почему Калина не выдаст замуж двух старших, тем более что им давно пора было. Отчего-то мачеха прицепилась к ней, как репей к подолу, и не отставала.
Василика тяжело вздыхала, перебирая воспоминания и стараясь хоть как-то отвлечься от опостылевшего шитья. Черная изба уже не казалась такой пугающей. Почему бы и впрямь не податься в божьи служки? Поддерживала бы святое пламя, ворожила на птичьих костях, предсказывая судьбу князьям, их женам и детям, и никто не посмел бы сказать ей слова поперек. Дев из черных изб уважали, иной раз приглашали на пиры, хоть и болтали за спиной дурное, поговаривая, будто у них под подолом вместо белых ног – копыта, а снизу торчат хвосты. Интересно – правда или пустые слухи?
Василика взглянула на догорающую свечу и усмехнулась собственной шальной мысли. Не сбежать ли ей вместе с Яшенем на вечерок? Мачеха подумает, что она вышивает или спит, а в конюшню не сразу заглянет. Если ее и хватятся, то очень не скоро.
Спутавшиеся в очередной раз нити выпали из рук вместе с тканью. Василика быстро переоделась, потушила огарок и тихонько, как мышь, пробралась во внутренний двор. Измотанные слуги смотрели третий сон, петухи молчали, дожидаясь рассвета, только Трехликая Богиня-Мать со своими многочисленными детьми глядела на Василику и словно улыбалась.
Огненный Яшень радостно заржал, увидев хозяйку. Пришлось шикнуть на коня – иначе всех перебудит, и тогда Калина начнет кричать и хвататься за сердце. Василика взяла Яшеня под уздцы и вывела из конюшни, ступая тихо-тихо, без лишних шорохов. Когда ворота остались позади, она облегченно выдохнула, вскочила в мягкое седло и натянула поводья. Конь громко заржал и понес ее далеко-далеко. Не успела она мигнуть, как батюшкин дом вместе с рядом других купеческих крыш скрылся в ночной мгле.
Калина давно собиралась перебраться в город вместе с дочерьми, чтобы быть поближе к людям и подальше от жути и навий, но все время находились другие дела. Чутье подсказывало Василике, что скоро закончится ее вольное житье, – однажды мачеха вспыхнет и прикажет собрать все добро в сундуки, приготовить несколько возов, схватит падчерицу за косу, посадит рядом с собой, чтобы наверняка не сбежала, и поедут они в новый дом.
Яшень пересек перелесок и побежал по знакомым тропкам. Любопытные лешачата тут же запрыгали вокруг. Раньше они пытались пугать Василику, но потом подружились с ней. Она приносила детям Лешего пироги, мед, варенье – все, что было легко утащить с кухни. За это лешачата полюбили ее и пускали в самую глубь чащи, где не ездили одинокие всадники. Все знали, что лесной царь обожал путать маленькие тропки и переплетать их так, чтобы добрый человек не выбрался из его владений живым.
