– Пошли, чувствуешь запах шашлыка? Сгорит же!
Они подошли вовремя: мясо почти дожарилось. Не успели друзья перетащить шампуры на крыльцо, как открылась калитка и вошла баба Варя.
– Детки, какие же вы молодцы! Скосили весь двор! А какой арома-ат, на всю деревню! Даже шашлыки пожарили! – Она подошла к мангалу. Рассматривая лежащий на траве ящик со всякими приборами для приготовления шашлыка, постояла. – Что, все это с собой привезли? А мясо где взяли?
– Мясо купили проездом в райцентре. Проходите, угощайтесь шашлыком, баба Варя. Пожалуйста, расскажите нам о дедушке. Вы же всю жизнь соседствовали с ним? Или нет?
Баба Варя в чистом цветастом халате и в отутюженном платке, похоже, и сама собиралась в гости, учуяв запах. Подходя к столу из старых досок, накрытому белыми листами бумаги, она ахнула:
– У вас и огурцы, и помидоры, и зелень! Боже мой! И картошки напекли! Какие же вы предусмотрительные. На рынке, что ли, все купили? – Она расположилась на плетеном дедовом кресле. – Детки, спасибо! Угощусь с удовольствием. Я ведь тоже летом одна здесь, без разносолов живу. Дети мои в городе, приезжают редко. Сама уже и огород перестала сажать. Мне в этом году восемьдесят, тяжело.
– А как зимой? Вы дровами топите? – спросил Алексей, глядя на ее ветхий дом с печной трубой над крышей.
– Деточка, дочь меня к себе увозит на зиму. Иначе нет силенок протопить худой дом. И дрова дорогие.
Алексею не терпелось послушать, когда же баба Варя начнет рассказ о его родственниках. Чтобы приблизиться к теме, он спросил:
– Баба Варя, а сколько лет вы в этой деревне живете?
– Деточка, я же в Ивановке родилась, выросла и всю жизнь здесь прожила. Училась в одном классе с твоей бабушкой Матрёной покойной. Так что у нас с их семьей секретов не было. Дружили семьями, детей вместе растили. – Она все теребила кусок мяса, не зная, что с ним делать. Из-за отсутствия зубов она с ним справиться не могла. Нервничала, краснела, сама себя перебивая.
Видя это, Эрик решил ей помочь. Он порезал на мелкие кусочки еще мяса, капнул немного кетчупа на ее тарелку, украсил нежно-розовыми помидорками-черри и подал ей.
– Вот молодец! Спасибо, внучек! Жаль, что Иван Петрович не дожил до этих счастливых дней…
И под горячий чай с бергамотом, временами промокая слезы носовым платочком, она поведала историю, ради которой Алексей и организовал эту поездку. Ему нужно было знать, куда же делся дед в ту ночь.
«Иван Петрович, сидя на крылечке своего ветхого дома, часто грелся на солнышке. Единственная радость от наступившей весны – не было нужды вставать с постели морозной ночью и подкидывать дровишки в печь. Он разговаривал с солнечными лучами, которые по-дружески гладили его небритую щеку. Оправдывался перед ними за свою неухоженность, будто стыдясь, поглаживал седую бороду. Щурил серые глаза, тяжело вздыхал о том, что, скорее всего, следующую зиму не переживет – в эту еле дожил до весны. Ночами стыла кровь; не слышно было даже шороха мышей, будто и они не выдержали сильных морозов и убежали.
В начале марта в доме еще было холодно – стены не успели прогреться первым весенним солнцем. А вот на крылечке чайку попить – приятно. Да и поговорить: хотя бы с солнцем, его лучами, а иной раз – и с воробьем. Иначе-то и человеческую речь можно позабыть!
Шмыгая носом, Иван Петрович подул на горячий чай, который даже без сахара казался очень вкусным, кровь разгонял так, что в жилах силы появлялись. А откуда ему брать сахар? За всю зиму дров купил два раза, чтобы не замерзнуть. Дом совсем ветхий, а ремонтировать – денег нет. На одну-то пенсию не разгуляешься. Да и силы уже не те: руки после инсульта не чувствовали инструмента.
Вот уже пять лет, как не стало Матрёны Александровны, и Иван Петрович чувствовал себя сиротой без нее. Он вспоминал свое прошлое с особым восторгом: заливался от удовольствия пунцовой краской от переполнявшей его радости; перед глазами пролетали годы, когда был полон сил, работал трактористом, а жена – дояркой. Иногда ему казалось, что все это он видит во сне. Особенно когда вспоминал пироги Матрёны – даже чувствовал их запах и временами думал, что сходит с ума.
Быстрее бы снег сошел! Тогда сходил бы он к своей Матрёне, поговорил бы с ней обо всем.
На окраине деревни стояло всего два дома – его и Варин. Даже бродячих собак не было видно; зимой только волки выли так, что и ему становилось страшно. А соседку Варю дети на зиму в город забирали, поэтому Иван Петрович оставался один-одинешенек, как перст. Телевизор уже давно не работал, а радио раньше не любил, поэтому и антенну к дому не подвел.
Одиночество травило его горьким ядом. Он тяжело вздыхал, и сердце с перестуком реагировало на его вздохи. Тогда Иван Петрович думал с улыбкой: “Вот и он, последний стук!” И с удовольствием бы согласился, но Богу виднее, когда старика отправлять к Матрёне…
День за днем перечитывал старые книги, газеты – новости узнавать ему было неоткуда, а так он себя хоть как-то занимал.
Первые годы после исчезновения сына часто заезжал к ним с Матрёной его друг и одноклассник Сергей. Проведывал, как живет Иван Петрович, спрашивал о том о сем. Любил поговорить, пропустить рюмочку под соленые огурчики Матрёны Александровны. Тогда еще и Иван Петрович был красавцем, востребованным в деревне трактористом. Приглашали его то вспахать, то засеять – так и калымил. В те годы в колхозе деньгами уже не платили, рассчитывались только натуральным продуктом: зерном, сеном. А денег от народа, пусть и небольших, на ведение небольшого хозяйства ему хватало.
Тогда еще их и лес подкармливал: то грибы соберут, то по ягоды с женой сходят. Матрёна Александровна своими умелыми руками из собранного заготовки на зиму делала. Даже умудрялась поднакопить немного деньжат из сэкономленных на пропитании, передавая их через Сергея сыну.
Она часто говорила Ивану Петровичу: “Если даже наш Мишенька не приезжает, не хочет знаться с нами, пусть хотя бы помнит о нас, пусть знает, что мы с тобою еще живы!”
С Матрёной Александровной быт тянуть было гораздо легче: поворотливая была баба, шустрая, любое дело в ее ловких руках спорилось. Иван Петрович не вмешивался в женские дела, потому как хорошо знал свою работу во дворе: что руками построить, что починить, как денег заработать. А как ушла Матрёна, остался Иван Петрович, как ребенок без матери: горячий суп и даже горячая каша теперь стали ему деликатесом.
Дома у него теперь не водилось ни крупы, ни мяса, да и в кармане было пусто. Иногда с другого конца деревни внук Матрёниной подруги приносил молока, хлебушка, яиц – тем он и перебивался.
Перелистывая как-то старые газеты, Иван Петрович наткнулся на один интересный адрес, написанный корявым почерком на полях: город Москва, далее еле проглядывали разнокалиберные буквы, цифры, но разгадать их можно было только при большом желании. Иван Петрович долго напрягался, вспоминая: “Откуда же этот адрес? Чей он?”
Да-да… Припоминается! После похорон Матрёны Александровны Сергей ему оставил эту газету. Тогда он сказал: “Иван Петрович, не обессудь! Я сообщил Михаилу о смерти матери. Жаль, но он не смог приехать на ее похороны. Они отдыхают с семьей за границей”.
Иван Петрович с тяжелым сердцем убрал этот адрес за книги, за газеты – чтобы не мозолил глаза, а порвать и выкинуть не решался, рука не поднималась. Время от времени доставал и, рассматривая клочок бумаги, разговаривал с ним, как с живым.
Все вылетало из его памяти; будто ручьем, текли слезы. Безостановочно думал, говорил сам с собой, ходил туда-сюда и никак не мог понять: как сын, его родной Мишенька, его кровиночка, мог таким выродиться?
Всю родню перебирал Иван Петрович и не находил такого же черствого человека за несколько предшествующих поколений. Он долгие годы обвинял себя в пропаже сына: мол, невнимательно к нему относился, нужно было по-другому воспитывать, может, даже выпороть, когда увидел раз с сигаретой в зубах или когда пришел в пятнадцать лет выпившим, а он по-человечески разговаривал, разъяснял, как это важно – честно трудиться, уважать старших, почитать мать, любить Бога. А Мишка все ухмылялся, слушая отца, в глаза не смотрел, плевался, как осёл, в общем, вел себя отвратительно.
