Справа на полке стояла стопка виниловых пластинок. Я был большим фанатом старых проигрывателей. Звук от проигрываемых пластинок казался более живым и ясным, что ли. Хотя я и не игнорировал наушники в телефоне, но классику предпочитал слушать именно в виниле. Перебрал вертикально стоящую стопку пальцами. Клод Дебюсси, Морис Равель, Франсуа Куперен… «Да уж, даже государственные служащие иногда не чужды романтизму», – подумал я, горько усмехнувшись. Затем окинул взглядом комнату в каком-то машинальном, бессознательном поиске артефактов прошлой жизни, отстоящей от нынешней до того злополучного вечера, будто две абсолютно отличные друг от друга судьбы, которые не пересекаются между собой и проходят в совершенно разных плоскостях. Зацепился за висящие на стене в ряд три репродукции Клода Лоррена – одного из мастеров классического пейзажа и моего любимого художника, блестяще передававшего в своих произведениях игру света и тени. Раньше я не понимал, чем он меня так восхитил до самых глубин, хотя его полотна были, безусловно, потрясающими. А сейчас, глядя на падающий на них тусклый свет и даже с трудом различая небольшие детали, я вдруг понял: мастер просто оживлял мою жизнь своими удивительными цветами и красками, внося какое-то контрастное разнообразие в молчаливо серую обыденность каждого дня, похожего на предыдущий и последующий. Любого человека, хотя бы мало-мальски чуткого, иногда одолевает ощущение, будто душу уносит куда-то очень далеко, прочь от каменных стен и унылой повседневности вокруг. Куда-то в те далёкие дали, где можно просто выдохнуть, лечь и закрыть глаза под безупречно синим и бездонным небом. Видимо, именно этим меня и привлекла подобного рода живопись, помогавшая чувствовать себя живым в особенно тёмные часы моего тяжёлого существования в тяжёлом городе.
Наконец я взял в руки телефон, который достаточно зарядился и в беззвучном режиме, тем не менее, активно подавал признаки жизни десятками различных оповещений о звонках и сообщениях, пришедших на номер в те дни, когда я был прикован к больничной койке. Много людей мне писали и звонили… и среди них – практически нет своих. Только пара старых друзей упорно пыталась пробиться, не понимая, видимо, почему я им не отвечаю. Звонки и сообщения с работы я проигнорировал. У меня не было ни малейшего желания объясняться с кем-либо. А то, что информацию обо мне и моём состоянии уже передали на службу, это почти наверняка. И что самое интересное, ни один из коллег и сослуживцев так и не пришёл ко мне в больницу, навестить и узнать, как я. А вот своим друзьям я написал, что сегодня нанесу визит в наше излюбленное место – бар неподалёку от Владимирского собора в районе, где круглосуточно звучит музыка и в воздухе витает дух кутежа и радости. Там мы собирались каждую пятницу, после недельного отбывания трудовой повинности современного раба – офисного служащего. А сегодня была как раз пятница.
Кое-как одевшись, ведь всё тело по-прежнему болело, я вышел из квартиры и запер за собой дверь. Спустившись по плохо освещённой лестнице из серого гранита, затёртого за долгие годы множеством ног, я вышел на улицу. Было сыро и стоял туман, но с неба хотя бы не лило. Я прошёл по неосвещённому двору, перешагивая через лужи, образовавшиеся в многочисленных ямах в асфальте, и краем глаза увидел тёмный силуэт незнакомого мне мужчины. От неожиданности я чуть не подпрыгнул. Он меня изрядно напугал. Мельком взглянув на мужчину, который стоял под козырьком и также смотрел на меня, я вдруг понял, что его черты лица кажутся мне смутно знакомыми, однако понять или вспомнить, кто это, я не смог. Да и часть лица скрывалась под высоким воротом тёмного плаща, а лоб был закрыт чёрной шляпой. Мужчина смотрел на меня не отрываясь, и его тяжёлый, мутный и недоброжелательный взгляд мне очень не понравился. Подозрительный, крайне неприятный тип. Хотя ввиду того, что я был уверен, что уже видел этого неприятного господина, каких-то особых опасений этот человек у меня не вызвал. Наверное, очередной сосед из числа тихих затворников-социофобов, выходящих из своей квартиры только в магазин, и то – в самое неудобное время суток. Я взглянул на него в последний раз и вышел в арку, свернув на относительно оживлённую для этого времени суток улицу.
***
Дверь в заведение открылась, и над головой зазвенели колокольчики, оповещавшие персонал, что у них очередной посетитель. Я вошёл внутрь, отряхивая одежду от мелких капель – туман, висевший в воздухе, будто был сделан из молока, а влага тут же оседала на теле едва заметными крупицами. На входе меня поприветствовал очередной безликий официант, имени которого я не знал – молодой паренёк из числа студентов на подработке, здесь такие менялись каждые две недели. Уходили прежние, приходили новые. Прошёл в зал, в котором сидело достаточно приличное количество людей – народ после работы приходил снимать стресс. Огляделся, увидел, что из дальнего угла мне машет рукой мой старый товарищ, и устремился к нему, протискиваясь между стульев, на которых сидели уже подвыпившие сограждане. Было немного душно, и даже открытые форточки под потолком слабо помогали. Где-то возле бара голосила колонка, из которой разливался классический хард-рок, всегда поднимавший настроение и приносивший ощущение праздника, и слышались сдавленные вопли Брайана Джонсона, неизменного вокалиста легендарной AC/DC.
– Здорово, дружище! – Мой старый приятель Лёха протянул мне руку, – ты куда пропал? Мы уже обзвонились, даже на работу тебе пытались пробиться. Уже даже не знали, что думать!
– Прости, друг, – виновато ответил я, – в больничке валялся. Телефон дома был.
Мой собеседник удивлённо воззрился на меня и покачал головой.
– То-то ты так хреново выглядишь, ещё с порога заметил. Опухший какой-то, болезненный, – Алексей немного наклонился и посмотрел на меня очень внимательно. – И знаешь… что-то изменилось у тебя в глазах. Сильно.
– Отёки, – коротко пояснил я, – на койке несколько недель провалялся под капельницами. Химией напичкан по самую макушку, месяц выходить будет ещё, наверное. Где Андрей?
– Да вон, тебе несёт горло промочить, – Лёха кивнул мне за плечо. Я обернулся.
– Взвейтесь соколы орлами, полно горе горевать! – Продекламировал второй мой друг, неся в руках два бокала, – пока официантов дождёшься, проще самому… блин, что у тебя с башкой? – спросил он удивлённо, разглядев, наконец, исполосованный затылок. – Тебя как будто через блендер пропустили на скорую руку…
– А это, мой дорогой Андрюха, та причина, по которой я не был на связи столько времени.
Я рассказал историю своего попадания в больницу, умолчав, правда, о секундном полёте с крыши на асфальт. Сказал, что вышел из дома, дальше ничего не помню. Что пролежал в коме некоторое время, потом в палате, практически недвижим в течение многих дней, и еле выжил. Когда я говорил, оба молчали, очень внимательно глядя на меня и сочувственно качая головами. Я продолжал рассказывать, глядя на своих друзей. Высокий и худощавый Алексей с умным лицом и грустным взглядом сидел, опершись на стол локтями. Я пригляделся, увидел дымчатый ореол вокруг него, область вокруг головы подёрнута едва заметной рябью – но это ничего, всего лишь внутреннее волнение. Парень за меня действительно переживает. Зрелая, опытная душа. Высокая эмпатия, столь же высокий интеллект. Я уже по внешнему виду каким-то неведомым для меня образом начал понимать, с кем имею дело, просто взглянув мельком на человека. И тут же поймал себя на мысли, что того незнакомого мужчину во дворе моего дома рассмотреть не смог. По крайней мере, подобного ореола вокруг него не увидел, будто незнакомец маскировался неведомым мне образом или был совершенно пустым фантомом. Впрочем, даже фантомы оставляют пусть и слабые, но всё же заметные следы вокруг себя. Интересно. Очень интересно.
Андрей, крупный парень с рыхловатой фигурой и простецким лицом, был человеком определённо добрым и весёлым, за что я его очень любил. Он будто стирал из пространства любую тревогу и тоску, и заряжал окружающих хорошим настроением, одним своим появлением принося праздник в то место, куда он приходил. Мне почему-то на ум пришли различного рода растения в этот момент. Есть сорняки, подумал я, есть обычная трава, а есть цветок – люпин, растение-сидерат, который обогащает почву вокруг себя полезными веществами. Не столь опытная и зрелая, но тоже душа. Цвет ореола был чуть более светлым, чем у Алексея, да и носитель сам был чуть более светлым, не так сильно отягощённым думами и тревогами. Лёгкий и лучистый, хотя и поверхностный в плане восприятия информации и выводов из пережитого опыта.
