— Пей! — приказал Эрко.— Горный чай из овечьего молока. Присоленный немного, ну и что? Мертвых на ноги подымает!
Я, зажмурившись, осушил свою посудину. Хозяйка тут же налила по второй. Эрко снова выпил. Я жестом показал, что больше не могу.
— Ты что? — шепнул Эрко.— На тебе же лица нет! Пей!
Я покорно пригубил пиалу.
Хозяйка между тем продолжала хлопотать вокруг нас. На смену чаю пришел густой духовитый суп в глиняных горшочках.
— Ешь! — подтолкнул меня Эрко.— Тут так водится — сперва чай, потом обед, потом опять чай.
Я больше не сопротивлялся. Суп есть суп, что может быть вкуснее супа? Особенно если намерзся или устал до чертиков, если ноги и руки твои гудят и все до единого мускулы пощады просят. А тут все завязалось в один узел — и «просят», и «гудят», и «до чертиков».
Мы ели за обе, верней за четыре, щеки, поглядывая то друг на друга, то на приютившую нас женщину. Она, не переставая угощать, села напротив, пошевелила угли кочережкой, подбросила свежих дровец в огонь, чтоб теплей и светлее было, снова смерила нас озадаченным взглядом. Рассмотрев как следует нежданных пришельцев, к определенному выводу, судя по всему, не пришла. Отделенные от нее костром, мы были хитроумной загадкой, подброшенной вьюгой. По всему чувствовалось, ее так и подмывало спросить: кто такие? Как занесло вас сюда в такую пору?
Оборванные, изможденные — на кого мы были в те минуты похожи? На Эрко недоуменных взглядов приходилось меньше. Широкоскулое, с узким разрезом глаз лицо его особого удивления, кажется, не вызывало. Меня же черные глаза хозяйки изучали гораздо более пристально. Расспрашивать нас, однако, она пока не считала удобным. Решила сама представиться, тем более, что и мы изучающе поглядывали на нашу спасительницу. Кто такая? Что делает тут одна зимой? Зачем столько собак содержит? Все это было для меня по крайней мере головоломкой.
Но чудес, если разобраться как следует, в мире в общем-то немного бывает. Так и тут все оказалось проще простого.
— Мария Чульдумовна звать меня,— неожиданно сказала хозяйка и протянула руку над огнем — сперва мне, потом Эрко.
— Первый раз слышу такое отчество,— откровенно признался я.
— Чульдумовна,— повторила она.— Мать у меня русской была, отец — тувинец. Еще о себе сказать, да?
— Скажите, пожалуйста, Мария Чульдумовна,— подал голос Эрко,— даже мне, местному, и то не все до конца понятно. У меня наоборот — мать тувинка, отец из русских.
— А чего тут понимать-то? Пасем здесь овец колхозных. Пастухи, одним словом. Я, муж мой Шойдан и двое внуков наших, таких вот великанов, вроде тебя.— Она посмотрела на Эрко.— Скоро все придут с работы. Еще чего сказать?
— Как попали сюда? — вставил и я словечко.
— Это история долгая. После войны уже, с Шойданом.
— А во время войны? — снова спросил я.— Где были?
— Во время войны на войне,— с достоинством отозвалась Мария Чульдумовна.— На Великой Отечественной. Санинструктором в госпитале. С орденом воротилась.
— Однополчане! — Я даже вскочил с места, обрадованно протянул хозяйке еще раз свою пятерню меж языками огня.— Не пропадем, значит.
— Зачем пропадать? — повела плечами Мария Чульдумовна.— У нас в горах свой человек всегда дома.
Эрко, метнув в мою сторону торжествующий взгляд, встал рядом со мной, ожидал, когда кончится долгое наше рукопожатие.
— Не обожгись,— сказала Мария Чульдумовна, обращаясь к Эрко, когда и их руки снова встретились над огнем.— У нас дрова тут, знаешь, какие? Сразу после каменного угля идут. Ученый один приходил, рассказывал. Да ты знаешь, вижу, но поберегись все-таки.
В этот миг одно из поленьев «выстрелило», над головой Эрко с шипением пролетела колючая трассирующая искра. Он успел с шуткой увернуться. Мария Чульдумовна рассмеялась:
— Вот теперь вижу, местный.— Она еще раз пошуровала кочережкой в самой середине костра.
Во все стороны юрты полетели желто-голубые звезды, оставляя за собой десятки круто изогнутых, не сразу гаснувших радуг.
— Вот так и живем,— задумчиво сказала Мария Чульдумовна.— Да что же я все о себе да о себе? Вы-то кто такие?
Я решил почему-то пока не услышать вопроса. Эрко был человеком гораздо более эмоциональным, четко отрапортовал:
— А мы, Мария Чульдумовна, писатели. Я начинающий. Он со стажем уже.
— Кто-кто?— не поняла хозяйка.
— Книги пишем, Мария Чульдумовна,— под моим укоряющим взглядом чуть менее бодро повторил Эрко и вдруг осекся.
И в общем-то было отчего: после этого «рапорта» хозяйка поглядела на нас совершенно иными глазами. Они стали у нее еще более узкими, недоверчивыми. Не знаю уж, за кого она приняла нас, но слова Эрко ее чуть ли не обидели. Сразу как-то сникла, ушла в себя.
Наступила долгая неловкая пауза. Разделенные костром, мы время от времени молча посматривали друг на друга. Мария Чульдумовна, закурив трубку, нам табака не предложила, закручивала сизые кольца дыма одна. Плохой признак, решил я. То же самое подумал, конечно, и Эрко. Во всяком случае, вид у него был виноватый. И не без причины. В самом деле, чего было торопиться? Лезть, как на Украине говорят, поперед батьки в пекло. Мне стало жаль Эрко, сделавшего досадную промашку. Но и Марию Чульдумовну понять было можно. Писатели? В такой глухомани? В такую погодку? В таком виде? В такой час? По меньшей мере маловероятно. Самозванцы какие-то, проходимцы, а то и похлеще того... Леса, горы — мало ли кого сюда занесет!
Выкурив одну трубку, Мария Чульдумовна тут же начала набивать другую. И все молча, молча. И все исподлобья поглядывая на нас через пламя костра.
Сколько так могло продолжаться? Я впервые за весь этот длинный день машинально посмотрел на часы и только тут заметил — они без стекла и стрелок, белый со стертыми цифрами циферблат стал похож на бельмо. Эрко заметил это и, чтобы мне было не так обидно, сказал:
— Мои совсем сорвались где-то.— Он показал мне исцарапанное, все в синяках запястье. -
— Несем не только моральные, но и материальные потери,— попробовал было пошутить я.
Шутки моей Эрко не понял.
У меня возникло странное ощущение: будто время остановилось не только на моих часах — вообще. Мы застряли на какой-то мертвой точке. На какой? Надолго ли? Что нас ждет впереди? И известно ли в самом деле, где «перед» и где «не перед»?
Мрачноватые мысли эти нарушил лай собак. Тех самых, которые чуть не разорвали нас, особенно меня, на подступах к юрте. Теперь они лаяли совсем по-иному — радостно, с повизгиванием, очевидно, приветствуя своих. Так оно и оказалось. Мария Чульдумовна поднялась со своего места, подбросила охапку поленьев в начавший тускнеть огонь, и в юрту один за другим протиснулось трое мужчин — два действительно были великанами, третий чуть поменьше, заросший широкой белой бородой. Прежде чем накормить внуков и мужа, Мария Чульдумовна мрачновато объявила им:
— У нас гости...
Все трое, смерив нас короткими взглядами, вежливо поздоровались. Старший, разгребая пальцами смерзшуюся бороду, устало спросил:
— Накормила?
— Чем богаты.
— Хорошо.
Хозяйка принялась потчевать пришедших, мы с Эрко отодвинулись было от костра, чтоб не мешать людям. Глава семейства воспротивился этому:
— Сидите, сидите, всем места хватит.
Ели пастухи проворно и много, по всему было видно — наработались вдосталь. Отара, наверное, большая, забот с нею хватает всем четверым, даже зимой. Зимой, может, даже больше.
Пока мужчины пили чай и шаркали деревянными ложками по стенкам глиняных горшочков, женщина расспрашивала:
— Кошару починили? Под Белым камнем?
— До той руки еще не дошли, мать,— за всех отвечал Шойдан.— С ягнятником еле управились.
— Подпоры поставили?
— Поставили. Чуть самих не придавило. Снег все идет и идет. Что за зима нынче? Дело к весне совсем, а он валит и валит, ветер дует и дует. Сроду такого не было. Под Белым камнем завтра все справим, если чего не случится. Слышь, собаки воют? Чуют! Сугроб навис такой на самом вёрху Лысого склона— того гляди обвалится и пойдет. Ну, ладно, об этом после ужина, мать. Дай спокойно поесть. Ты лучше об гостях скажи. Кто такие?
