Нарьямана плюхнулся на задницу рядом.

— Следили что ли за мной?

— Да кому ты нужен? — обиженно фыркнул Арвасатха, — следить ещё за ним…

— Шади зачем притащил?

— Да я вообще не знал, что она здесь!

— Не знал он. А если бы я в неё попал?

— Вот сам ей и выговаривай, чего ко мне-то прицепился?

— Так ты чего припёрся-то? — удивился сбитый с толку Нарьямана.

— Тебя искал, — ответил приятель.

— А говоришь «не следил».

— Не следил. Меня дядька твой прислал.

— Зачем?

— Там люди какие-то к нему приехали.

— А я зачем?

— Откуда мне знать? Митробат просил скорее тебя разыскать.

Нарьямана поднялся.

— Ну пошли, раз дядька просил.

Он протянул приятелю руку, помог встать.

Арвасатха отряхнулся и сказал:

— А я бы, знаешь, не ходил.

— Это ещё почему?

— Мать твоя как-то странно на них посмотрела. За сердце схватилась. Чую, не к добру это.

Нарьямана нахмурился. но ничего не ответил.

Фазана он выслеживал в распадке между холмов, возле небольшого озерка с небесно-голубой водой. Берега его заросли терновником и шиповником. Сюда спускалась козья тропа, довольно крутая, но Нарьямана лез по ней вверх быстро, почти бежал. Арвасатха сзади тяжело пыхтел, снова и снова покрывая позором своё славное имя.

Тропа забралась на вершину кручи, долго петляла между больших, поросших мхом валунов, и вскоре влилась в другую, пошире. Но тоже непроезжую. Её тут и там пересекали корни деревьев и следов колеса она давненько уже не знала. А вот другие следы были. Нарьямана сразу их увидел. Не зря же всю жизнь в этой глуши прожил.

Прошли несколько человек. Не меньше пяти. И осёл. Следы вели к дому. Действительно странно. Тут, в округе, не сказать, чтобы совсем безлюдно. На земле Митробата жило четыре семьи, к одной из которых принадлежал Арвасатха. Но чтобы такими толпами ходили…

Заинтригованный Нарьямана ускорил шаг. Тропа пошла вниз. По левую руку весело журчал ручеёк. Впереди показалась высокая стена, сложенная из дикого камня, заросшая плющом. Вот и дом.

Нарьямана отворил калитку и сразу же увидел дядьку Митробата. Тот стоял возле крыльца и говорил с человеком в запылённом льняном панцире. Человек опирался на палку. Когда скрипнула калитка, он обернулся, посмотрел на вошедшего подростка. Их взгляды встретились.

Нарьямана будто на стену налетел. Споткнулся.

Собеседник дядьки тяжело опустился на одно колено. Нарьямана вдруг сорвался с места, выронив лук. Одним прыжком оказался возле гостя и, ни сказав ни слова, бросился ему на шею. Обнял крепко-крепко.

— Мой мальчик… — прошептал Антенор.

Его глаза предательски блестели, но он улыбался.

Тогда, восемь лет назад, от Вавилона до Сард они добирались полтора месяца. Если бы ехали вдвоём, то смогли бы достичь цели гораздо быстрее, меняли бы лошадей на станциях ангарейона, они тогда ещё сносно работали. Но Эвмен приказал им взять охрану, двадцать человек. Все они были людьми Каувайчи, фригийцами и персами.

В Сардах подле одной из царских сокровищниц находилась резиденция Филоксена, главного казначея царства, совсем недавно сменившего на этом посту беглого казнокрада Гарпала. А ещë здесь жила Клеопатра, родная сестра великого царя. О смерти брата она уже знала, ангары, сменяя друг друга, эстафетой пролетели путь в шестьсот парасангов всего за шесть дней. Женщина пребывала в смятении и расспрашивала всех, прибывавших из Вавилона, о том, что там происходит. Не избежал разговора с ней и Антенор, но ничего нового не рассказал, по дороге их обогнали уже несколько гонцов с новостями. Более всего она переживала за то, как теперь уживётся с Менандром, сатрапом Лидии. Страхи её были основаны на слухах, будто Менандр причастен к отравлению царя. Также среди злодеев-отравителей называли Антипатра с сыновьями, особенно грешили на младшего, Иолая, царского виночерпия. Антенор удивился, как быстро досюда долетели эти слухи. Он уверил Клеопатру, что это выдумки пустобрёхов, а сам грустно подумал, что это ведь у кого-то из ангаров язык оказался без костей, стало быть, и вотчина Эвмена не без урода. Следовало быть предельно осторожным.

Клеопатра не имела никакой власти и главной целью Антенора в Сардах была не она, а Филоксен. Антенор предъявил ему две грамоты, запечатанных царским перстнем. Первая предписывала казначею пожертвовать сто талантов золотом на восстановление храма Артемиды в Эфесе, сожжённого Геростратом (да исчезнет его имя из разговоров мужей). Вторая грамота требовала переместить ещё десять талантов туда же, в Эфес, к местному трапедзиту^[100] Кодру, самому богатому и уважаемому в Ионии и открыть у него безымянную фему^[101] на предъявителя перстня, оттиск коего прилагался.

— Это зачем? — поинтересовался Филоксен.

— Для оплаты услуг Дейнократа и его людей, — объяснил Антенор, — он будет работать над храмом.

Первая грамота была составлена за несколько дней до смерти Александра и царь лично приложил к ней свой перстень. Восстанавливать храм, сожжённый, как говорили, в ночь его рождения, он собирался давно, но вот только сейчас дошли руки.

Вторая грамота, как и первая, была подготовлена Эвменом, но вот царскую печать к ней прикладывал уже Пердикка, а второй оттиск, по которому предполагалось определить получателя денег принадлежал вовсе не архитектору Дейнократу, царскому любимцу, строителю Александрии.

Пердикка запечатал грамоту, даже не уточнив, кому выделяет деньги. Давно прошли те времена, когда десять талантов считались македонянами чем-то внушительным. Филоксен по долгу службы оказался дотошнее, но ответы Антенора его вполне удовлетворили. Гетайр был готов к каждому из них.

Фрурарх Сард, в отсутствие Менандра исполнявший обязанности местного стратега, для перевозки золота выделил шесть упряжек волов и триста человек охраны. Антенор прибавил к ним своих людей во главе с шатапатишей, сотником Митробатом, а сам вместе с Каувайчей, не дожидаясь погрузки и отправки золота помчался налегке к основной цели.

В Пергам они доехали без приключений. Там случился небольшой переполох. Слуги Барсины волновались, почему госпожа уезжает без них.

— Я куплю тебе новых рабов, — заявил Каувайча.

— Но эти были со мной долгие годы, — недоумевала Барсина, — это верные люди.

— Никому сейчас верить нельзя, — возразил Каувайча.

Он не стал скрывать от сестры, что случилось и почему она должна уехать. Барсина не сопротивлялась, всё сразу поняла. Уж кем-кем, а дурой её никак нельзя было назвать. Дочь могущественного сатрапа, в братьях сплошь сатрапы и военачальники, жена трёх полководцев, которых считали самыми великими и искусными среди современников, она не была раскрашенной куклой, получила прекрасное образование, отлично знала, как опасна и переменчива дворцовая жизнь, как ненадёжна знатность рода.

Малыша Геракла суета и сборы напугали, он даже пытался реветь, но Антенор его отговорил и рассмешил, при этом сам себе удивился, ведь прежде не имел опыта общения с маленькими детьми. Дядьку своего родного Геракл не помнил, как, впрочем, и отца, и других родственников. Когда они с матерью ещё находились при войске он был слишком мал.

Из Пергама они поехали в Эфес и, хотя уже не могли мчаться так, как прежде, всё же прибыли туда за день до появления каравана с золотом. Передача денег в храм и трапедзу прошла без происшествий. Все формальности утрясли, охрана отбыла обратно в Сарды. Каувайча отослал и своих людей, кроме одного, сотника Митробата. С ним предстояло реализовать самую важную и трудную часть плана Эвмена.

Из Эфеса они отправились в Карию. Бывшая её столица, Алинда, была дарована Александром царице Аде во владение, и резиденция сатрапа переместилась в город Миласу. Сюда они и приехали.

Ещё по дороге, в Галикарнасе, Каувайча навёл справки о «наделах коня», расположенных в сатрапии, и выбрал подходящий. Из держателей этих наделов Ахемениды формировали тяжёлую поместную конницу. Изначально каждый «надел коня» был довольно большим. Всадник сажал на землю несколько семей арендаторов, благодаря им и сам жил в достатке, и на службу приходил добротно снаряжённым.