Когда они, измученные этим изнуряющим путешествием по каменистым тропам под палящим солнцем, перестали вздрагивать от каждого шороха, обещающего новую драку, и смогли по вечерам сидеть у костра спокойно, он всё равно не знал, как подступиться, о чём заговорить. Будто язык проглотил. И клял себя последними словами, а двух слов связать не мог.

Раньше с женщинами было проще. Приспичило — всегда найдётся какая-нибудь флейтистка. Иные в искусствах не уступали специально обученным гетерам. Или взять кедешу, коих эллины звали иеродулами. Эти девки и вовсе — огонь. Во славу богини такое творят…

Но голову он никогда не терял, ни с одной из них. После возвращения из Индии Александр устроил свадьбы. Все «друзья» женились на персиянках. Никто не посмел возражать. Эвмен вон тоже не отвертелся, хотя и не избавился от жены потом, как тот же Лагид. Антенор, которого царское принуждение не коснулось, мог бы жениться и добровольно. Ничто не мешало. Многие простые воины женились или узаконили брак с азиатками. Царь таких одаривал и не скупился. Не на ком жениться? Да ладно? Вокруг оглянись — тысячи их, тёмненьких, кареглазых, даже рыжих и светловолосых, как царица Раухшана. На любой вкус. Но зачем? Сердце они не трогали. Ему и редких любовных утех со случайными авлетридами хватало. Он не помнил их лиц. Так и не обзавёлся женой и детьми. Хотя, может кто-то, похожий на него где-то уже шлёпал босыми пятками по тёплой земле, цепляясь за мамкин подол. Но вряд ли Антенору суждено было узнать об этом.

Что же сейчас случилось? Почему от одной мысли об этой печальной, погружённой в себя женщине его в жар бросает?

На четвёртую или пятую ночь с начала путешествия первая стража была Антенора. Все легли спать. Он завороженно смотрел на пляшущее пламя и в который раз пытался собраться с мыслями. Что делать дальше? Куда теперь увезти мальчика? В том, что больше находиться тому в Карии нельзя, у Антенора не осталось ни тени сомнения.

Месхенет возникла из темноты бесшумно, как привидение. Молча приблизилась, кутаясь в хламиду, отобранную у незадачливых наёмников. Села рядом.

— Ты чего не спишь? — спросил он.

— Не спится.

Они долго молчали. Антенор временами украдкой косился на женщину. Она не отрывала взгляд от пламени. Каждый тонул в своих мыслях, боролся с водоворотом, тянущим в омут отчаяния. Каждый сам по себе. В одиночестве. Но даже ему когда-то приходит конец.

— Ты ведь не собираешься отдавать мальчика Птолемею? — спросила Месхенет.

— Нет, — твёрдо ответил Антенор, — я не верю ему.

— Почему?

— Как-то слишком легко он придумал эту свадьбу с Эйреной. Береника родила ему сына, и он назвал его Птолемеем. А ведь у него есть уже сын с таким именем. Но Береника хочет, чтобы Лагид основал династию и назвал преемником её сына. Ему не нужен царь Геракл.

Она долго не отвечала. А потом сказала то, что он никак не ожидал услышать:

— Я предала Менкауру. И Священную Землю…

Он взглянул на неё удивлённо, а она всё так же неотрывно смотрела на огонь. А потом… Месхенет положила голову на его плечо.

Антенора будто молнией ударило. Он высвободил левую руку и обнял её. Месхенет словно только того и ждала всё это время. Прижалась к нему теснее.

Сердце Антенора пустилось в галоп. Он повернулся к женщине, его губы коснулись её щеки, опущенных век, губ. Она ответила.

— Я люблю тебя, — прошептал Антенор, — с того самого момента, как впервые увидел.

— Я знаю… — просто ответила она, — я так боялась, что никогда тебя больше не увижу…

Он улыбнулся.

— Я рискую потерять голову. Вдруг за нами подсматривает из кустов какой-нибудь ушлый молодчик вроде тех. Даже если нет, то её оторвёт мне Дион, или заберёшь ты.

— Я не собираю головы, — она улыбнулась и потёрлась о него щекой, — у меня и меча нет.

— Уверена?

— Хочешь проверить?

Месхенет по-кошачьи высвободилась из его объятий, оставив в них плащ. Встала, поднесла руки к плечам.

— Я люблю тебя, Антенор.

Щёлкнули бронзовые застёжки, и тонкая ткань хитона скользнула вниз.

Мужчина рывком поднялся, даже не вспомнив о больной ноге, и легко, словно пёрышко, подхватил женщину на руки.

Месяц спустя, граница Ликии и Карии

Дорога зигзагом взбиралась на гору. Впереди лес начал редеть. До вершины всего ничего осталось, но тут осёл по кличке Осёл, которого они купили в одной деревушке неподалёку от Фаселиды, начал упираться. Симонид, бранил его последними словами, но тот решил, что с него хватит. Пришлось Месхенет вновь брать в руки повод. Её он почему-то слушался.

— Долго ещё? — поинтересовался хромавший до сих пор Антенор. Это ради него они осла купили, но македонянин отчаянно смущался и лез из кожи вон, чтобы всем чего-то там доказать. Но время от времени всё равно на осле ехал.

После всего, что случилось, Месхенет уже не удивилась, когда Антенор сообщил ей, что их цель ближе, чем та, которую он назвал Менкауре и затем Птолемею. Их путь лежал не в Алинду, бывшую столицу Карии, город царицы Ады. Нет, им предстояло достичь Хрисаориды, славной святилищем Зевса Хрисаора, «Золотого лука». Именно в его окрестностях и рос Геракл.

Выслушав это, Месхенет в лице не изменилась. Теперь она узнала, что Антенор солгал не только Птолемею, но и Менкауре, тем самым нарушив слово, данное Хорминутеру. Но это уже не имело значения и никак не изменило её отношения к этому человеку. Ложь — она разная бывает.

До Хрисаориды ещё далеко, а вот до реки, служившей границей Ликии и Карии должно быть уже рукой подать. Ваджрасанджита весьма впечатлило её название.

— До Хрисаориды? — спросил Симонид.

— Нет, до Инда, — ответил Антенор.

— Да, близко уже, — подтвердил Симонид.

— Ты это и вчера говорил, когда на ночлег вставали. А с утра уже вон сколько отмахали.

— А он, как скиф, — негромко сказал Дион, — для него, что один конный переход, что три — все «скоро».

— Ты, Дион, сам-то хоть раз скифа видел? — спросил фокеец.

— Не-а. Но у меня ещё все впереди. Я же не такой старый пень, как ты.

— Тьфу ты, — сплюнул Симонид, — бесстыдник, никакого в тебе нет уважения к летам.

— Ага. Нету.

— Это все оттого, что твой почтенный батюшка мало кормил тебя ивовой кашей, пока ты поперёк лавки лежал, — наставительным тоном заметил Симонид.

— Твой, не менее почтенный, в своё время и вовсе отлынивал от сего благополезного занятия. И не он один, кстати. Вспомни-ка, как твоя разбойная ватага несчастного старика обчистила. Ведь всё, что было нажито непосильным трудом, до последнего надкусанного обола выгребли.

— Это ты о чём? — опешил Симонид.

— Не помнишь, что ли? Как деда Ситалка ограбили?

Антенор, не оборачиваясь, прыснул. Фокеец кинул на него подозрительный взгляд и, нахмурясь, переспросил:

— К-какого ещё Ситалка?

— Да уж, старость не в радость, — протянул Дион, состроив печальную рожу, — тебе, Симонид уже пора на лавке перед своей лачугой сидеть, дряхлые кости на солнышке греть, а ты все по горам скачешь, аки молодой и резвый козел.

— Какого ещё Ситалка?!^[98] — рявкнул фокеец.

— Который Аполлон, — бросил через плечо Антенор и добавил, — не мучь его, Дион, сейчас он взбеленится, я тебя выручать не стану, потому как сам нарвался.

— Аполлон? — захлопал глазами Симонид, — а причём здесь…

Он вдруг замолчал и поджал губы. Антенор, как наяву увидел кулак, летящий в ухо Репейнику, но то была лишь игра воображения. Фокеец потемнел лицом, но даже не взглянул на родосца. Опустил глаза, рассматривая костяшки пальцев.

— Надулся? Зря. Признай — сгубила жадность абдеритов^[99]. Что заслужили, то и получили. Я бы даже сказал — легко отделались.

— Ты сам в своей желчи не потони, — буркнул фокеец, — язык, как помело, смотри, отхватят. До смертного часа будешь над всеэллинским горем потешаться?

— До чьего?

— Что, «до чьего»?

— До чьего часа смертного? Моего или твоего?