Идея устроить им засаду возникла у младшего Лагида, и все её поддержали. Место для неё тоже не слишком долго обсуждали. И Поликтет и Мирмидон сразу согласились, что лучше устья Каликадна для этого дела не сыскать. Потому, не задерживаясь на Кипре, флот поспешно выступил в Киликию. В устье реки прибыли раньше противника, разбили лагерь.

На фоне однообразной береговой линии Киликии Суровой, где горы близко подходили к морю, обрываясь в него скальными мысами, лиман выделялся очень резко. К западу от него далеко выдавался в море мыс Сарпедон. Побережье между мысом и устьем реки втягивалось вглубь суши дугой, напоминавшей натянутый скифский лук.

Флот Менелая насчитывал около семидесяти боевых кораблей и восемьдесят транспортных, на которых ехали наёмники Мирмидона. Гиппагоги, весёльные акаты, парусные стронгилоны и холькады^[82] Менелай загнал в лиман. Несколько триер вытащили на берег, но большинство встали на якорь, что практиковалось в общем-то редко. Но сейчас, когда противник поблизости, никто из опытных триерархов и кормчих с Менелаем не спорил.

Основной лагерь расположился в дельте между рукавами реки, но множество шатров Менелай приказал установить на берегу за мысом Сарпедон так, чтобы их хорошо было видно с моря, а также со скал на западе. Устройство лагеря подходило к концу, когда вернулась триера, ещё пять дней назад посланная из Саламина к Коракесиону, Вороньей скале, неприступной пиратской крепости на западной границе Киликии Суровой.

— Идут, — доложил Менелаю триерарх-разведчик.

— Сколько их? — спросил архинаварх.

— Кораблей полсотни, а войско точно счесть не удалось. Тысяч пять, вряд ли больше.

— Пять тысяч. Прекрасно.

Менелай повернулся к афинянину.

— Ну, что скажешь?

— Что тут говорить, бить надо, — ответил Мирмидон.

— И как предложишь устроить битьё?

— Если их и вправду меньше, то в любом случае побьём. Но можно сделать это изящно. Пожалуй, надо встать во-он там, на склонах, — указал рукой афинянин, — а Перилаю подставить лагерь.

— Думаешь, нападут с ходу?

— Хорошо бы, но навряд ли.

— Ты знаешь Перилая? — спросил младший Лагид.

— Нет, не знаком.

— Но уверен, что он не будет действовать сгоряча?

— Всегда следует предполагать в противнике наличие ума, — заметил Поликтет.

Менелай кивнул. На том и порешили. Мирмидон с большей частью воинов выдвинулся вглубь берега. В лагере остались флотские, меньшая часть наёмников, а также некомбатанты.

На щедрые посулы Птолемея откликался самый разный люд, из Пелопоннеса, Аттики, Беотии, Ионии, варварских земель. В Элладе не прекращалась война между Полиперхонтом, Кассандром и полководцами Циклопа, но если у первых всё было очень туго с деньгами, то разбогатевший Антигон в первую очередь щедро тратился на войну против Лагида, а на Элладу уж сколько останется. Вот и получалось, что самым привлекательным нанимателем на западе был Птолемей. Его ксенаги^[83] на мысе Тенар могли за день целую армию навербовать.

Эти люди, порученные Мирмидону, прельстились обещанием платы в семь оболов в день, тогда как другие стратеги и сатрапы могли предложить лишь четыре. Ну пять, в лучшем случае. Потому от желающих отбоя не было и возможности Птолемея для войны в удалённых от Египта землях ограничивались лишь флотом.

Многие из наёмников не имели за душой и халка, потому снаряжались за счёт египетской казны, но не как гоплиты, а как ификратовы пельтасты^[84] — из доспехов только шлем, высокие сапоги-эндромиды вместо поножей, копьё и македонская пельта вместо большого аргивского щита-гоплона. В фалангу такое войско Птолемей строить не собирался, оно лучше подходило для горной войны, собственно, потому и было отправлено в Карию.

Мирмидон занял позицию так, чтобы не попасться на глаза криптиям противника. Потянулись часы ожидания, но до самого позднего вечера о карийцах не было ни слуху, ни духу.

Антенор сидел на песке возле шатра и от безделья играл в «пять камешков» с Демофилом, одним из воинов криптостратейи,^[85] которая должна была доставить в Египет Геракла. Детская игра. Надо подбросить вверх пять мелких камешков и поймать их тыльной стороной ладони. Рядом сидел египтянин Нехемен, с интересом наблюдал, но поучаствовать не рвался. Ваджрасанджит расположился поодаль со скрещенными ногами и отгородился от всего мира, закрыв глаза.

Нехемен был одним из аперу-аха, морских пехотинцев. Себя он называли Нейти-иуни, луки Нейт, которую эллины отождествляли с Немезидой. Он служил на старой престарой пентере «Пчела и Тростник», построенной ещё при Нектанебе. Моряки и корабли ремту в своё время ценились персами. Ахемениды не набирали египтян в свои сухопутные воинства, но услугами моряков пользовались. Те участвовали в походе Хшаяршана-Ксеркса на Элладу, сражались при Артемисии и Саламине. Корабли египтян в нынешние времена не отличались обликом от финикийских, и эллины все их называли на свой привычный лад.

Птолемей поступал подобно персам — не пренебрегал моряками ремту. Однако всё же главную ставку делал не на них, а на эллинов. Потому некогда грозный Знаменосец^[86] Зелёных Вод Хашехем Аменетрес, Амиртей на эллинский манер, теперь лишь младший наварх, командует арьегардом. В грядущей битве с Феодотом Менелай намеревался оставить его в тылу. Там, в безопасности, вдали от сражения предстояло сидеть и криптостратейе Калликрата.

— Бездельничаете? — прозвучал над ухом голос Аристомена.

— Присоединяйся, — лениво предложил Антенор.

— Нет уж, игры кончились. Приказано подняться на борт «Пчелы» и сидеть там. На всякий случай.

— Что, они уже тут?

— Да, разведчики замечены. Если Перилай не дурак, нападут они ночью или на рассвете. Наши подставились, будто мало тут нас. Да и дороги другой нет. Или вперёд или назад.

«Наши».

Антенор хмыкнул. Спросил недовольно:

— Это что же, на этом корыте ночевать?

— Да.

— Оно качается, — напомнил Демофил, — а я и так всю дорогу блевал.

— Ты и сейчас зелёный, — заметил Антенор.

— Это приказ, — отрезал Аристомен.

— Ну, приказ, так приказ, — пожал плечами Антенор и принялся собирать свой нехитрый скарб.

Он просидел всю ночь, привалившись спиной к хистодоку, опоре мачты, что должна удерживать её при таранном ударе. Мачта на «Пчеле» совсем не убиралась. В море здесь качало меньше всего, бывалые ему подсказали, вот он и спустился в талам, трюм, по привычке, хотя какие волны в лимане? Лужа и лужа.

Гребцы, которым в эту ночь не разрешили сойти на берег, спали в неудобных позах, вповалку, подложив под головы набитые шерстью подушки. Антенор пытался уснуть и не мог. Таращился в темноту, в никуда. Почему-то выдумывал себе сцены свадьбы Геракла. Вот он, сын великого царя, нарядный, в золотом венке. Рядом совсем юная девчушка, испуганно прижимает к едва наметившейся груди куклу, не иначе, свою любимую. Жертву Гере. Жена теперь, не до игрушек. Вот важный, сияющий Птолемей подхватывает гремящую эпиталаму^[87]. Вот и он сам, Антенор, в праздничном гиматии. Никогда в жизни не носил гиматий, тем более такой роскошный. Доведётся когда-нибудь поносить?

«Уходи, я задержу их».

Загудела тетива, и стрела унеслась в цель. Антенор обернулся, вздрогнул, очнулся.

Всё-таки задремал?

Наверху по катастроме, боевой палубе, затопали чьи-то ноги, раздались встревоженные голоса.

«Вот и гости пожаловали. Ну, помогай теперь Зевс Эвксен от души их приветить».

И чего молишь? Чужой это праздник, чужой.

Антенор выбрался на палубу, встретился взглядом с Аристоменом. Издалека доносились крики.

— Вот и беготня началась, — сказал криптий, — но наше дело здесь — сторона. Сидим на заднице ровно и ждём. Гости — Мирмидона забота.

К северо-западу от лимана, тем временем, происходило следующее. Разведчики Перилая, как и рассчитывал младший Лагид, ещё накануне наткнулись на лагерь «египтян», вернее ту его часть, которую Менелай хотел продемонстрировать противнику. Увидели шатры, десятка четыре транспортов, вытащенных на берег к западу от мыса Сарпедон. Насчитали пару тысяч человек народу и убрались восвояси. И прежде, чем Эос простёрла свои розовые персты над восточным горизонтом, из тростников вынырнули карийские наёмники Одноглазого и обрушились на спящий лагерь. Подкрались незаметно, ни одна собака не тявкнула.