Он замолчал. Аристомен некоторое время переваривал услышанное, потом заметил:

— Да уж, брат из тебя никудышный, раз ты столько лет о сестре и не вспоминал.

Фарнабаз поднял на него взгляд, но ничего не ответил.

— Зачем ты мне это всё рассказал? — спросил Аристомен.

— А ты не догадываешься, явана? — зачем-то по-персидски спросил Фарнабаз, — скажи-ка мне, где сейчас ваш царь?

— А-а… — пробормотал Аристомен. — Да, царя-то у нас уже, почитай, почти год нету.

— Скоро будет, — оскалился перс, — Антигон прибрал к рукам почти всё, чем владел Дарайавауш. Египет и Сирия остались. К гадалке не ходить — скоро, ой как скоро Циклоп назовёт себя хшаятийей. А между тем может статься, что царь-то ваш жив-здоров. И всяко уж законней Одноглазого, хотя и рождён не в браке.

— Это кто? — удивился Аристомен.

— Племянник мой, — ответил Фарнабаз, — сын Барсины.

— Ах вот оно что…

Аристомен задумчиво почесал бороду. Пробормотал себе под нос:

— Признаться, я и забыл про него. Не слышал, чтобы хоть кто-то вспоминал про мальчика…

— Того Эвмен и добивался, — кивнул Фарнабаз.

Македонянин поднял на перса взгляд.

— Причём здесь Эвмен?

— А при том, — ухмыльнулся бывший сатрап, — что повезло мне отыскать того македонянина-фрурарха,^[11] кто тогда в Пергаме гарнизоном командовал. И рассказал он мне, будто тот, второй, который с Каувайчей приехал, предъявил знак ангара и подорожную, выданную Эвменом. Заметь — не Пердиккой. Да и сам посуди, кто ещё из ближних Александра стал бы печься о Барсине, прятать её от остальных, как не мой дорогой зять? Дела семейные.

Ангар — гонец регулярной почтовой службы в царстве Ахеменидов и позже Александра.

— Н-да… — только и смог выдавить из себя Аристомен.

Он довольно долго молчал, переваривал услышанное. Наконец, неуверенным тоном сказал:

— Ну вот не нашёл ты сестру с племянником, что логично. Прятать их в отцовских владениях было бы величайшей глупостью, там бы в первую очередь искали. А куда Эвмен их спрятал?

— Понятия не имею, — ответил Фарнабаз.

— То-то и оно. Знали, видать, всего трое. Двое точно мертвы, а третьего как искать, если даже имя его неизвестно? Или известно?

— Не-а, — покачал головой перс, облизывая жирные пальцы, — фрурарх имени не запомнил. Но тот, вроде, представился, как гипарет Эвмена. Чай не сотни же у него порученцев было. Может я даже и знаком с ним. Может даже в одном шатре локтями толкались. Эх, знать бы имя…

— Не скажи, насчёт сотен, — возразил Аристомен. — Вот как ты от меня сбежал тогда, я к царю прибыл и от Тира до Египта при грамматеоне состоял. Тоже, по особым поручениям.

— Это за что тебе такая честь, неудачнику? — удивился Фарнабаз.

Аристомен не ответил. Смотрел в пустую чашу и поглаживал бороду.

Фарнабаз поднялся из-за стола.

— Ладно. Я своё дело сделал, кость вам бросил. Ничего взамен не прошу, думаю, сам понимаешь, какая моя выгода в этом деле.

— Погоди, — задержал его македонянин, — скажи только, почему именно мне всё рассказал? Мы знакомы с тобой еле-еле.

— А кому? — удивился Фарнабаз, — этим цареубийцам за морем? Или Одноглазому? Открываться им — всё одно, что волка в пастухи звать. Да и как-то не было оказии.

— Поэтому решил позвать зайца? — усмехнулся Аристомен^[12].

— Есть у меня ощущение, — ответил перс, — что твой господин в этой компании — самый приличный. Не считая зятя моего. Вот уж кто поистине был верен и благороден. Надеюсь, не дрогнул под его ногами мост Чинвад и пребывает он теперь в Доме Песни.

Он помолчал немного и добавил:

— Тебя, Аристомен, я не выслеживал и, сказать по правде, планов открыться Лагиду не имел. Со стороны глянуть — наша встреча случайна, но мниться мне — неспроста свёл нас Светозарный Митра именно сейчас. Нет здесь случайности, знак это свыше.

— Может этого эвменова ближника и в живых-то уже нет, — возразил Аристомен, — и времени прошло много, поди-ка, разыщи теперь иголку…

Фарнабаз упрямо мотнул головой.

Аристомен прикусил губу.

— Постараюсь сделать, что смогу, — пообещал македонянин и протянул персу руку с раскрытой ладонью.

Тот скосил на неё взгляд, раздумывал несколько мгновений, а потом сцепил предплечья с посланником Птолемея.

— Я живу возле храма Асклепия. Там мой дом тебе кто угодно укажет.

Сказав это, перс повернулся и вышел прочь. Македонянин ещё довольно долго просидел за столом, но ни к вину, ни к пище больше не притронулся. Думал.

В последние годы он служил в грамматеоне Ефиппа, который состоял при дворе египетского сатрапа кем-то навроде Эвмена при Александре. Для виду — грамматик, секретарь. Ефипп так же, как и кардиец в своё время, заведовал тайнами государства. Здесь, на Родосе, Аристомен по приказу Ефиппа встречался с кое-какими осведомителями. Птолемей уже давно обхаживал местных пританов и архонтов, рассчитывал заполучить остров себе в союзники и действовал не только уверениями в дружбе и подарками.

Эта случайная встреча с Фарнабазом вне всякого сомнения — большая удача. Конечно, по сути, перс всучил ему кота в мешке, но хотя бы подарил, а не продал. Кто знает, способны ли эти сведения принести хоть какую-то пользу Египту, да и вопросов без ответов они породили с лихвой, но всё же пренебрегать услышанным Аристомен не собирался.

Трудность заключалась в том, что он не мог немедленно отправиться обратно в Александрию. По заданию Ефиппа ему предстояло далее прибыть в Киликию и присоединиться там к другому египетскому посольству. Отплытие было намечено на завтра. Поистине, как нельзя более кстати они столкнулись с бывшим сатрапом.

Ну что ж… До мальчика никому не было дела восемь лет. Подождёт ещё.

Вот о чём македонянин не подумал, так это о том — не лучше ли Гераклу, сыну Александра тихо прожить всю свою жизнь в безвестности. Как-то вот не пришла такая мысль Аристомену в голову.

Глава 3. Падение

Месяцем позже. Библ, Финикия

Тёплые деньки в «Стране пурпура» начали прибывать уже в антестерионе^[13]. В Эгеиде ещё не окончился сезон штормов, ещё дремали в корабельных сараях зимовавшие на суше крутобокие пенители морей, а в Финикии они уже вовсю распускали паруса. Каждый день всё новые и новые караваны купцов прибывали к побережью из глубин Азии, оживляли торговлю, пробуждая её от зимней спячки.

Поначалу, конечно, всех радовала подобная милость Благого Господина Баал-Хамона, но вскоре благодарственные молитвы поутихли, а косматую звезду снова припомнили. В конце месяца виноградной лозы солнце жарило уже совершенно по-летнему, вызывая тревожные мысли о грядущей засухе.

В Библе жизнь на торговой площади возле храма Баалат-Гебал^[14] кипела лишь в утренние часы. К полудню площадь пустела. Торговцы, ремесленники, трапедзиты-менялы, покупатели, нищие, воры и стражники спешили укрыться от зноя. Некоторое оживление ещё наблюдалось на краю торговых рядов, в окрестностях Священного бассейна, где росло несколько дубов. Их тень и близкая водная гладь давали спасительную прохладу и именно сюда направлялся Антенор, с самого утра толкавшийся по рынку.

Светлокожий македонянин отчаянно страдал от жары и спустил с плеч пропитанный потом хитон. Солнечные лучи без труда проникали сквозь неплотное плетение его грубой соломенной шляпы и дабы не обгорели шея и плечи, он набросил на них свёрнутый в несколько раз плащ.

Место было занято. Под облюбованным Антенором дубом стоял воз, с которого два сирийца торговали раскрашенными горшками.

— А скажите, почтенные, — спросил македонянин, — кому из богов справедливее вознести хвалу за столь великолепную погоду? И услышит ли чужеземца Баал-Хамон?

— С чего вдруг тебя это беспокоит? — спросил один из сирийцев, тот, что постарше, — вы, яваны, всех богов зовёте по-своему. Своим богам и молись.