Когда на различные земли, когда на страданья людские

дождями падают лиловые пятна,

вино удивлённо открывает двери,

и в укрытие месяцев оно летит

на мокрых и красных крыльях.

Касаются крыш и стен его ноги,

влажные, как захлебнувшиеся рты,

на обнажённое лезвие дня

каплями сыплются его пчёлы.

Я знаю, когда приходит зима,

вино не убегает, растекаясь в рыданьях,

и не прячется в сумраке церкви,

пытаясь согреться в сброшенном тряпье,

нет, оно плывет над ненастьем,

над зимой, которая нынче пришла

с кинжалом между сведённых бровей.

Меня навещают невнятные сны,

я издалека различаю

и вижу перед собой, за стеклом,

скопления грязных одежд.

Их не достанет пуля вина,

его животворный мак, его алый луч,

они задыхаются в унылых тканях и умирают,

и разливается по пустынным каналам,

по отсыревшим улицам и безымянным рекам

вино, погружённое в горькие думы,

слепое, подземное, одинокое.

Я стою в его пене, я топчу его корни,

я в листве его плачу и в его мертвецах,

в компании павших портных,

посреди подлой зимы.

Я поднимаюсь по залитым кровью ступеням,

ощупываю стены

и плачу, скорбя о грядущем,

преклонив колени на камне.

В облачении из недолговечных металлов,

к терпким бочонкам я направляюсь,

к одиноким трактирам и к сновидениям,

к смолам, зелёным и трепетным,

к бескорыстным раздорам,

к запахам грязи и глотки,

и к бабочкам вечным.

И тогда поднимаются люди вина,

опоясанные фиолетовыми ремнями,

в шляпах из раздавленных пчёл;

они держат бокалы, в которых глаза мертвецов

и мечи из кристалликов соли;

они хрипло гудят, узнавая друг друга,

и распевают песни, придуманные для свадеб.

Мне нравится хриплое пение людей вина,

и стук мокрых монет по столу,

и запах ботинок и винограда;

мне нравится незрячая песня людей вина,

острые звуки, которые бьют

по стене вечерней зари.

Я говорю о том, что существует, боже меня сохрани

воображать и выдумывать в песне!

Я говорю о слюне, разбрызганной по стенам,

о липких чулках проститутки,

я говорю о хоре людей вина,

который косточкой птичьей барабанит по гробу.

Я стою посреди этой песни, посредине зимы,

которая катится по мостовым и панелям,

я стою среди пьяниц,

и гляжу в позабытые дали,

и вспоминаю в безумной тоске,

и засыпаю, упав на пепел.

Мне вспоминаются ночи, поля, корабли,

друзья, что ушли навсегда, и различные случаи жизни,

ещё не расцветшие девочки, воздух прогорклый больниц;

я вспоминаю удары волны по какой-то скале,

украшенной пеной и белою пылью,

я вспоминаю года, проведённые в странах далеких,

на пляжах пустых,

и звонкие звёзды над пальмовой рощей,

и сердце, как бабочка, бьющееся о стекло,

и поезд на трижды проклятых колёсах,

и много других невесёлых вещей.

Вино по утрам оставляет влажные пятна

на стенах пивных заведений, источенных зимними днями,

упавшими в их одиночество,

и голос вина порождает распря,

и начинается сутолока препирательств,

звенит яростный плач бутылок,

и преступление, как бич, рассекает воздух.

Вино втыкает свои чёрные иглы

и прогуливает своих мрачных ежей

среди полуночей и кинжалов,

среди глоток, охрипших от плача,

среди сигар и косматых волос,

и, как морская волна, растёт его голос,

его воющий голос и мёртвые руки.

И тогда убегает вино от погони,

и лопаются под ударами подков тугие бурдюки,

и вино исчезает безмолвно,

и бочки его — молчаливые экипажи

на израненных кораблях, где ветер

разъедает людские лица;

и убегает вино по дорогам,

по каменным плитам церквей, между грудами угля,

осыпаются его перья амаранта,

и рот его зарастает серой,

и вино, пылая на камнях истоптанных улиц,

ищет муравьёв, и колодцы, и бочки,

и рты печальных покойников,

чтобы пробраться в голубые глубины земли —

туда, где сливаются дожди и разлуки.