В правительственных кругах на них продолжали смотреть искоса и даже враждебно. По оценке Б. Н. Чичерина, либерализм 1880‐х годов казался правительству даже более опасным, чем марксизм. Последний виделся сугубо теоретическим течением: в этой связи он не слишком тревожил правительственных чиновников. По мнению Чичерина, как раз при попустительстве властей тексты К. Маркса получили широкое хождение среди учащихся. Едва ли Чичерин в данном вопросе в полной мере объективен. Однако он несомненно точно оценивал настроения консерваторов, которые опасались либерализма, пожалуй, больше социалистических учений. Так, по мнению К. Н. Леонтьева, подлинная революция и есть либерализм, который грозит тотальной эмансипацией. Социализм, напротив (конечно, помимо своего желания), противодействует этой тенденции: «Социализм скоро… сделается орудием новой корпоративной, сословной… не либеральной и не эгалитарной структуры государства».
Эволюция любого идейного направления – дело небыстрое. Прежние взгляды, оценки и, главное, персоналии уживаются с новыми. По этой причине любое идеологическое направление не может быть однородным. Это относится и к российскому либерализму 1880–1890‐х годов, переживавшему «переходный возраст». Тогда встретились два поколения. Одно принадлежало к эпохе Великих реформ, другое – к будущему, ко времени партийного строительства. Столпами либеральной мысли продолжали оставаться Чичерин, Градовский и др., не представлявшие политических партий. У каждого из них была своя линия. Но все же многое либералов этого поколения объединяло. Их теоретические построения основывались на признании безусловной ценности человеческой личности и одновременно с тем государственных институтов. Отчасти это сближало либералов «старой школы» с их консервативными современниками. Впрочем, «консерватизм» российского либерализма заметно отличался от того, что проповедовали К. П. Победоносцев или К. Н. Леонтьев. Так, по мысли А. Д. Градовского, консерватизм заключается не в том, чтобы держаться за старое, за отмирающие традиции. Он подразумевает развитие – на основе многовекового исторического наследия. Ведь институты XV века не могут оставаться неизменными в XIX столетии. Важны не формы, а сам принцип. Именно институты государственности способствовали складыванию России. Они были ее остовом, без них она давно бы распалась. Соответственно, только правительственная власть могла гарантировать права человека. Альтернативой же существовавшему государству была не политическая свобода, но анархия.
Социальный порядок в версии Б. Н. Чичерина не подразумевал социальной справедливости. Он строился на неравенстве как естественном следствии исторического развития. Искоренить его невозможно. Это значило бы идти на намеренное разрушение правового уклада, альтернативы которому нет.
Русский либерализм этой волны подчеркивал свою связь с традицией и текущим положением дел. Он старался быть актуальным. Тем не менее оставался вопрос: что важнее – почва или время? При всей условности этой дилеммы, либералов конца XIX века можно разделить на две группы. Одни полагали необходимым учитывать историческую судьбу России. Другие делали акцент на вызовах времени.
Первые – это сторонники, говоря словами Чичерина, «охранительного либерализма», каковыми являлись сам Чичерин, Градовский и др. Они не могли всерьез рассматривать русский социализм, видя в нем жалкую тень тех процессов, которые разворачивались в Западной Европе. Там речь шла о формировании «четвертого сословия» – пролетариата. Это было дело миллионов. В России же
несколько сот пропагандистов стараются разогреть восьмидесятимиллионною массу, в противность всей русской истории. Там социализм долгой работой выдающихся умов и великих талантов возведен в степень особой науки… Здесь – несколько плохих брошюр, странных прокламаций и снотворных журналов.
На животрепещущие вопросы эпохи следовало отвечать иначе.
Для того чтобы сформулировать ответы на новые вопросы, потребовалось десятилетие. По словам А. А. Кизеветтера,
вторая половина 80‐х годов… была временем чрезвычайного обмеления общественных интересов. Все расселись по своим углам. Одни, по выражению Салтыкова[-Щедрина], начали «годить», другие и «годить» перестали и, ни о чем не загадывая, ушли с головой в однообразную канитель «малых дел».
Новое слово российские либералы сказали уже в 1890‐е годы. В огромной степени это было связано с тем, что тогда заявило о себе другое поколение, родившееся в годы Великих реформ, учившееся в толстовской гимназии3, поступившее в университет уже в годы царствования Александра III. Распространение грамотности, постепенная урбанизация, развитие адвокатуры, журналистики, издательского дела, органов самоуправления – подобные тенденции только набирали обороты. Это встречало растущее неприятие властей, которые безуспешно пытались контролировать поток жизни. Новое поколение пережило студенческие волнения 1889 года, а свою деятельность начало с кампании помощи голодающим 1891–1892 годов. Как раз среди представителей общественности этой генерации появились сторонники «нового либерализма».
Конечно, едва ли он бы сложился, если бы не общеевропейский интеллектуальный контекст. Конец XIX века стал временем пересмотра основных положений либерализма в Старом Свете. Западноевропейские страны вынужденно расширяли круг лиц, имевших право участвовать в выборах. Массовость избирателя подразумевала изменения и в партийной системе. Либералы не могли пройти мимо социальной проблематики, если хотели сохранить за собой депутатские кресла. В либеральном учении следовало выделить главное, что не подлежало ревизии. Прежде всего речь шла о самоценности человеческой личности, правовая свобода которой должна быть гарантирована государством. Это подразумевало со стороны правительства и сбалансированную социальную политику. Гражданину должны были быть обеспечены комфортные условия для самореализации, что требовало от властей активного вмешательства, в том числе в экономические процессы. Не могло быть и речи о государстве как «ночном стороже». В новых обстоятельствах власть должна была гарантировать человеку не просто право на жизнь, а право на достойную жизнь. Данное понятие включало в себя многочисленные социальные обязательства правительства. Соответственно, прав у человека становилось больше. Он должен был получить право на образование, медицинское обеспечение, достойный досуг и др. За все это отвечало государство, которое становилось регулятором правоотношений. В ряде случаев перед ним стояла сложная задача решить, какое право человека приоритетно, какое – нет. Иногда можно было пожертвовать и некогда священным правом на собственность. Как раз в связи с этим английский мыслитель, социолог, политический деятель Дж. С. Милль поставил вопрос о том, что собственность подразумевает не только права ее владельца, но и обязательства с его стороны. Частная собственность должна работать на общество, а не мешать его развитию. Эти положения составляли не только избирательную платформу политических партий, но и программы западноевропейских правительств, которые не боялись идти на широкие социальные реформы.
В России конца XIX века о практической реализации подобной программы речи быть не могло. Перед молодыми представителями российского либерализма стоял вызов иного рода. Они должны были предложить повестку, приемлемую для их сверстников, так или иначе увлеченных идеями социализма. Причем нередко грань, отделявшая либералов от социалистов, была еле заметной. В сущности, речь идет о разных сторонах одного общественного движения, в котором пока не произошла идеологическая дифференциация. Перед каждым его представителем стоял вопрос о приоритетах. Отдавая предпочтение политическим вопросам, он не отказывал в актуальности социальным или экономическим проблемам. Его идеологические предпочтения в огромной степени сводились к выбору иерархии ценностей.
