Когда-то давно в Кухистане

Зимы в горах Эльбурса суровы. У стражника, поставленного при выходе во внутренний двор крепости, давно уже от холода зуб на зуб не попадал. Он так замёрз, что с трудом держался на ногах, намертво вцепившись окоченевшими руками в древко тяжёлого копья, которое служило ему сейчас скорее опорой, нежели оружием. Единственным желанием продрогшего до костей бедолаги было – поскорее смениться и выпить пиалу горячего чая, чтобы хоть немного отогреться… Но нежданно полночную тишину нарушили шаги, гулким эхом отозвавшиеся в пустоте широкого прохода, ведущего из дальних жилых покоев. Кто-то шёл по коридору. Караульный вмиг преобразился – словно старый сторожевой пёс, он стряхнул сонное оцепенение и принялся всматриваться в темноту, силясь разглядеть, кому это вздумалось разгуливать здесь среди ночи? Тусклый свет чадящих факелов, укреплённых на почерневших от копоти стенах, не в силах был рассеять мрак, сгустившийся под низкими каменными сводами, однако потуги бдительного стража оказались не напрасны. Даже при столь скудном освещении он узнал приближающегося человека, а, узнав, немедля склонился в почтительном поклоне и дрожащим, то ли от стужи, то ли от испуга, голосом произнёс приличествующие случаю слова приветствия:

– Мир тебе, милость Аллаха и его благословение, достопочтимый шейх.

Малым детям ведомо, что шейхами уважительно величают людей преклонных лет. Вероятно в любом другом месте подобное обращение к мужчине, едва достигшему двадцатипятилетнего возраста, показалось бы неуместным… В любом другом, но не в Аламуте, ибо человек, шествовавший в сей поздний час по тёмному промозглому коридору, был ни кто иной, как грозный повелитель исмаилитов* Ала ад-Дин Мухаммад. Впрочем, подлинное его имя мало кому было знакомо. Сам он предпочитал скромно именоваться даи имама. Ближайшие сподвижники называли его карающим мечом Аллаха. Всем же прочим он был более известен, как шейх аль-Джебал, то есть старец гор, как в своё время народная молва нарекла устроителя

*Исмаилиты – воинствующая секта шиитского толка, сумевшая в конце XI века создать на территории Персии, захваченной сельджуками, собственное независимое государство, просуществовавшее до 1256 года, когда оно было разгромлено монголами.

единственного угодного Аллаху государства аль-Хасана ибн ас-Саббаха, мир праху его… А потом точно так же стали называть и всех последующих исмаилитских правителей. Оттого-то, теперешнего, седьмого по счёту, властелина Аламута, несмотря на молодость, по-прежнему привычно величали шейхом аль-Джебала и в стенах крепости, и далеко за пределами подвластных ему земель.

Не проронив ни слова, шейх проследовал мимо согбенного воина. Оказавшись под открытым небом, он зябко поёжился на морозном воздухе, плотнее закутался в тёплый халат и, сутулясь под порывами студёного ветра, направился к самой высокой башне цитадели. Блюститель же ночного покоя, не смея поднять головы, опасливо проводил взглядом удалявшегося повелителя до тех пор, пока тот не скрылся из виду, и лишь тогда только распрямил спину, испустив вздох облегчения. Надо признать, что повод для беспокойства у него был, и весьма серьёзный… Нынешний глава исмаилитов вёл жизнь добровольного затворника, предпочитая всему прочему уединение, молитвы и книги. Он почти не покидал своих покоев, лишь изредка выбираясь наружу с наступлением темноты. Если же во время поздних прогулок шейха по крепости кто-нибудь попадался ему на глаза, то бедняга чаще удостаивался тяжёлого взгляда, от которого кровь в жилах стыла, чем доброго слова или благословения. А бывало и того хуже – не прошло ещё и двух лун, как он повелел сбросить со стены нерадивого караульщика, задремавшего на посту и не заметившего его приближения… Сегодня, хвала Аллаху, владыка Аламута не обратил никакого внимания на склонившегося пред ним стража, словно вовсе его не заметил.

Шейх ступил на крутую каменную лестницу, которая спиралью обвивая башню, вела на самую её вершину. Там наверху, где единственными молчаливыми собеседниками его станут безмолвное звёздное небо и обступавшие крепость со всех сторон горные вершины, намеревался он найти полное уединение, дабы без помех предаться серьёзным размышлениям о дальнейшей судьбе вверенной его заботам державы. Начиная долгий подъём, шейх невольно обратился мыслями к былому… Осмелься кто-нибудь сто тридцать лет назад предречь, что презренным вероотступникам – к каковым проклятые гузы* причисляли исмаилитов – удастся основать в пределах Сельджукидского султаната собственное государство, его несомненно сочли бы безумцем. Да и как иначе назвать того, кто допустил бы саму мысль, будто повсеместно преследуемые и гонимые мятежные еретики однажды сумеют свершить подобное?! Куда охотнее верилось, что этих нечестивцев попросту истребят всех до единого – столь сильна была к ним в ту пору всеобщая ненависть.

Вероятнее всего, так бы оно и сталось, не появись долгожданный спаситель в лице аль-Хасана ибн ас-Саббаха, да упокоит Аллах его душу… То был, воистину, великий человек! Исхитрившись овладеть Аламутом, считавшимся дотоле неприступной твердыней, он укрепился здесь и объединил под своей рукой

*Гузы или огузы – тюркоязычные племена Центральной и Средней Азии. Гузами были и сельджуки, основавшие в последствии династию султанов Сельджукидов.

многочисленных своих сторонников, населявших север Ирана, чем положил начало смно исмаилитскому государству, сердцем которого сделал Аламут. Потом он наводнил десятками новых крепостей близлежащие местности, и в дальнейшем на протяжении многих лет настойчиво отрывал от погрязшей в распрях державы Сельджукидов кусок за куском, мало-помалу подчинив своей воле сперва весь Кухистан, затем Мазанадаран и Семнан… Не беда, что в удел недавним изгоям достался суровый горный край, почти лишённый пригодных для произрастания плодов и злаков земель, где отвесные скалы перемежались с бездонными пропастями, а дорогами путникам служили, как и сотни лет назад, тропы, проложенные дикими козами. Свершилось главное, тысячи отверженных, которым ранее судьба предоставляла лишь жалкий выбор между невыносимой жизнью и мучительной смертью, обрели надежду на спасение и покой…

Чем выше шейх забирался по ступеням, тем сильнее становились порывы пронизывающего ледяного ветра, обжигавшего лицо и проникавшего под одежду. Он остановился, чтобы передохнуть, укрывшись в небольшой, специально для этой цели устроенной в стене нише, и через краткое время тронулся дальше, кутаясь в стёганый халат, в стремлении сохранить остатки тепла. А мысли его, между тем, текли своим чередом… Вопреки всему, государство исмаилитов, окружённое со всех сторон сельджукскими владениями, выстояло. Оно не просто уцелело, но и значительно расширило собственные пределы, заставив считаться с собой правителей и сановников смежных земель. Поистине мудрым властелином явил себя аль-Хасан ибн ас-Саббах, да будет Аллах доволен деяниями его… Не имея достаточных средств на содержание сильной армии, и принужденный постоянно обороняться от посягательств извне, он избрал своим оружием страх… Страх скорой, неотвратимой смерти для любого, будь он, хоть, трижды величайший из великих, кто имел неосторожность словом или делом выказать исмаилитам враждебные намерения! Владыка Аламута был беспощаден и настойчив – те, кого он приговаривал к смерти, рано или поздно умирали, пронзённые в сердце отравленными кинжалами подосланных к ним федаев*. Но был он также и дальновиден – являясь несомненной карой за содеянное либо замышляемое против его державы злодеяние, каждая такая расправа служила предостережением. Таким немудреным способом повелитель исмаилитов передавал кровавое послание своим недругам. Он словно обращался к тем из них, кто покуда оставался в живых: «Смотрите и содрогайтесь! Ничто не смогло предотвратить погибели моих противников: ни высокое положение, ни деньги, ни бесчисленная стража… Одумайтесь, ибо в противном случае вас ожидает та же незавидная участь!»