И направился к выходу.
– Вадюкин, – окликнул его Александр Геннадьевич, – один нескромный вопрос, позволишь?
Тот остановился на полпути.
– Но только один.
– На улице плюс тридцать пять. Как ты до сих пор не спёкся в своей коже? – он кивнул на его облегающий наглухо застёгнутый комбинезон.
– Про спальные мешки с подогревом слышал? – вопросом на вопрос ответил поклонник мотоциклов, произведённых фирмой «Харлей-Девидсон».
– Ну-у… – непонимающе протянул старший брат.
На губах у младшего появилась ироничная улыбка.
– Если существует спальник с подогревом, почему не быть комбинезону с принудительным охлаждением? Короче, пока.
– Пока-пока… – пробормотал Сивагин, а когда дверь за Вадимом закрылась, взял со стола серебристую глянцевую карточку и вслух прочел. – Бурцев Игорь Сергеевич, генеральный директор туристического агентства «Хистори-турс»… Туризм, значит? Наверняка, фигня какая-нибудь…
Какое-то время он посидел в задумчивости, потом решительно запихнул визитку между страницами ежедневника, чтоб глаза не мозолила. Нечего всякой ерундой голову забивать… Но, как ни странно, в течение дня мысли упорно возвращались к этой карточке. Она, буквально, магнитом притягивала его к себе. Наконец, не выдержав пытки неизвестностью, Сивагин извлёк-таки заветный бумажный прямоугольник из органайзера, повертел его в руках и по внутренней связи вызвал секретаршу. Когда та вошла, он протянул ей визитку:
– Оля, свяжитесь, пожалуйста, с этим господином и договоритесь о встрече в конце недели.
Азенкурская катастрофа
Северная Франция, Азенкур, 1415 год
от Рождества Христова, 25 октября.
Бессмысленно строить догадки, почему две армии сошлись именно там, на узком поле между безвестными деревушками Азенкур и Трамкур. Но едва на востоке забрезжил рассвет, противники начали готовиться к сражению. Невесело начинался этот день. Бледное солнце с большим трудом и как будто с неохотой продралось, наконец, сквозь серую мглу облаков, чтобы осветить место предстоящего побоища. Да и войска как-то слишком уж неторопливо занимали, назначенные командирами позиции. Пассивность их казалась странной. Время шло, уже близился полдень, однако, решительных действий никто почему-то предпринимать не спешил. Впрочем, у каждой из сторон имелись на то свои резоны.
Король Генрих выжидал, потому как ничего иного ему не оставалось. За два месяца войны единственным крупным успехом англичан так и остался захват портового городка Онфлёр в первые дни после высадки. Далее последовала нескончаемая полоса неудач. Началось с малого – с недостатка провианта. Затем случились бессмысленные неоправданные потери из-за стратегических просчётов. В итоге, вместо победного марша на Париж, британцы вынуждены были и вовсе перейти к обороне. Деликатно выражаясь, события развивались не так, как задумывалось изначально. Теперь уже речь шла не о громких победах – надобно было как-то пробиваться в Кале, форпост Англии на континенте. Генрих имел в своём распоряжении всего-то девятьсот тяжеловооружённых всадников и около пяти тысяч лучников. Лазутчики доносили, что выступивший ему навстречу коннетабль Франции д’Альбре располагает чуть ли не тридцатитысячным войском. Молодой английский король прекрасно сознавал всю сложность своего положения. При таком численном перевесе его шансы на успех стремительно приближались к нулю. Тем более что по слухам, едва ли не половину французской армии составляли конные рыцари. Будучи человеком исключительно трезвомыслящим, Генрих и рад был бы уклониться от битвы да убраться подобру-поздорову восвояси, но французы лишили его такой возможности, перерезав дорогу на Кале.
Измученная голодом усталая английская армия буквально на глазах превращалась в стадо скотов. Все страдали от недоедания. Многие были ослаблены дизентерией. Дисциплина пошатнулась. Правда, Генриху, хоть и с трудом, удалось восстановить порядок, повесив на глазах у всей армии человека, уличенного в святотатстве – негодяй похитил из церкви дешевую медную дароносицу… Но общая ситуация по-прежнему оставалась безотрадной. В какой-то момент под давлением обстоятельств и сам король пал духом. Освободив всех пленных, он отправил их во французский лагерь, поручив передать коннетаблю, что за безопасный проход его армии до Кале, готов вернуть Онфлёр и возместить причиненные убытки, но предложение о переходе к мирным переговорам было французами надменно отклонено. И, стало быть, у Генриха оставался, не бог весть какой, выбор: либо сражаться и победить, во что, признаться, верилось с трудом; либо погибнуть, что было куда вероятнее. В любом случае, не имея достаточных сил для наступления, британцы принуждены были пассивно ждать развития событий… Всегда есть шанс, что заранее уверенный в победе неприятель допустит какую-нибудь роковою оплошность, а потому, страшась самого худшего и в тоже время не теряя надежды на счастливый исход, английский король стал готовиться к сражению. Нередко подобные критические моменты выявляют истинную сущность прирождённого военачальника, и, надо признать, Генрих не оплошал. В полной мере проявив свои полководческие дарования, он заранее расположил войска на чрезвычайно выгодных позициях. Фланги прикрыты густым ивняком. Впереди засеянное озимыми поле, раскисшее после дождя. В центре плотный строй спешенных рыцарей, отгородившийся от противника тесно вбитыми в землю заострёнными кольями. Справа и слева полумесяцем расположились лучники, так же укрывшиеся за наскоро возведёнными частоколами. Всё готово к встрече, но первый ход английский король любезно предоставил неприятелю…
Сдержанность французского главнокомандующего тоже была объяснима, хоть, старый вояка, руководствовался и совершенно иными соображениями. Он давным-давно постиг простую истину – собрать под синее полотнище с золотыми лилиями тридцать тысяч человек ещё не значит, одержать победу. Горстка англичан, скованных железной дисциплиной представлялась ему кулаком, тогда как, французское воинство скорее походило на безобидное опахало, и, увы, не только из-за обилия перьев на шлемах. Он-то хорошо знал, чего стоят налитые спесью герцоги, напыщенные графы и своевольные бароны, явившиеся по зову короля во главе своих дружин. «Каждый из них признаёт заслуживающим внимания одно единственное мнение – своё собственное. Это не армия, а лоскутное одеяло, – рассуждал д’Альбре, с сомнением взирая на вассалов Шарля Безумного, во множестве толпившихся подле шатра коннетабля. – И мельчайший лоскут уверен, будто значимее его во всём свете не сыщется. Кому по силам, управиться с таким своевольным сборищем? Единственно Бог ведает, чем закончится нынешний день… А ведь как славно всё складывалось, когда позавчера поутру в лагерь прибыли посланцы Генриха. Казалось бы, чего лучше? – с тоской вспоминал д’Альбре. – Англичане предложили даже больше, чем можно было ожидать: вернуть Онфлёр и возместить нанесённый ущерб, всего-то, в обмен на свободный проход до Кале…» Коннетабль Франции, испытанный ветеран, прекрасно понимал, что кровавые битвы, сопровождаемые огромными потерями, не есть смысл этой длящейся уже многие десятилетия войны. В его задачу – по крайней мере, именно так он её для себя определил, памятуя не о сиюминутном, а о реальном соотношении сил – не входило чинить препятствия Генриху. Все помыслы бывалого воина сосредоточились на том, чтобы освободить захваченный англичанами Онфлёр… Да, он, Шарль д’Альбре, собирался отпустить английского короля и позволить тому вернуться домой. Будь на то его воля, коннетабль, немного поторговался бы для приличия, да и согласился, ибо грешно отказываться от столь щедрых предложений. Однако правом принятия решений обличён был лишь военный совет, а там возобладал куда более воинственный дух гораздо менее опытных, зато весьма родовитых военачальников… Поначалу извечные возмутители спокойствия Шарль Орлеанский и Жан Бурбонский, полагаясь исключительно на численное превосходство, решительно выступили за сражение. Чуть погодя к ним присоединилось остальные, по большей части вовсе не имевшие собственного мнения. В итоге – предложение Генриха высокомерно отклонили.
