И этому есть объяснение.

На его истории я не куплюсь.

За шестнадцать минут до смерти она обращалась за помощью. Но это никого не волнует!

Могу дать только одно объяснение, которое кажется мне правдоподобным. Предупреждаю, дорогие читатели, оно покажется вам притянутым за уши. Наверно, мое объяснение и не такое абсурдное, как история о японце, что два раза попал под атомную бомбардировку – под каждую из двух сброшенных на протяжении человеческой истории атомных бомб, но оно недалеко ушло. Поэтому, пожалуйста, потерпите, и я вам все спокойно объясню.

Но вначале немного юмора.

Думаете, что тот японец умер в Нагасаки? Да? Он выжил и во время второй бомбардировки. Прожил долгую жизнь и умер в 2010 году. Вечная ему память. А я думаю о Кэмбри, которой было всего двадцать четыре года, остроумной и таинственной, и о том, как наши родители плакали на поминальной службе во время демонстрации ее рисунков. Ее рисунки были лучше любых фотографий.

Да, жизнь – странная штука.

– Что скажешь насчет звонков Кэмбри в службу спасения?

Райсевик ответил так, словно читал с телесуфлера:

– У нее было шизоидное расстройство личности, и она от него не лечилась. Она определенно переживала экзистенциальный кризис. Мы убеждаем всех, у кого появляются суицидальные мысли, сразу же звонить в службу 911, и твоя сестра пыталась это сделать.

– Думаешь, она звонила по номеру 911, потому что почувствовала желание покончить жизнь самоубийством?

Он кивнул.

– Шестнадцать раз?

– На всем пути от кемпинга до Магма-Спрингс и до Полк-Сити связи нет. Я давно говорю администрации округа, чтобы разрешили построить тут третью вышку…

– Но шестнадцать раз?

– Думаешь, меня это не волнует? – теперь он говорил мрачно. – Шестого июня я остановил девушку с серьезными психологическими проблемами, всего за час до того, как она совершила самоубийство. Если и были какие-то признаки ее задумки, то я их проглядел. Вина моя. Довольна? Я не смог ее спасти. Ради этих слов ты проделала такой путь? – он бросил взгляд на магнитофон. – Чтобы их записать?

– Шестнадцать раз, – эхом повторила Лена.

– Окружной прокурор все проверил. У нас нет доказательств, что кто-то ее преследовал. Никто с ней, кроме меня, не разговаривал. Что там происходило у нее в голове… Было доказано, что после встречи со мной она поехала на мост Хэйрпин. По прямой. Она никуда не заезжала. Твоя сестра не смогла дозвониться до оператора службы спасения, ехала, пока на мосту у нее не закончился бензин, и покончила с собой. Лена, мне очень жаль.

«Лена, мне очень жаль». Еще одна затасканная, часто повторяющаяся фраза. Это босс произнес ее первым? Дядя? Или кузен? А какая вообще разница?

Лена отвела от Райсевика взгляд. Нельзя, чтобы он видел, как у нее на глаза наворачиваются слезы. Она уставилась вдаль на север, на стену дыма, на эту жуткую неконтролируемую смесь, которая поднималась вверх и оставляла следы на небе. Стена дыма заметно увеличилась. Может, в конце концов огонь и сюда дойдет.

Райсевик тоже смотрел на дым и вздохнул.

– Если тебе нужно кого-то винить, вини меня, – заявил он. – Это я выпустил ее из виду.

Он опять вздохнул, Лена начала сердиться. Она знала, какая фраза сейчас прозвучит.

«Это не твоя вина…»

– Лена, это не твоя вина.

Вот, пожалуйста.

Классика. В оригинале. Вот он и добрался до самых частых слов, что ей говорят. Нужно было только немного подождать. Лена терпеть не могла всех этих фраз, потому что они подразумевали: если это не твоя и не моя вина, значит, виновата сама Кэмбри, так? Пусть живые остаются полностью невиновными. Вали вину на того, кого больше нет, кто не может за себя постоять.

Лену от этого тошнило. От злости она сжала кулаки. А Райсевик продолжал:

– Шизоидное расстройство личности плохо поддается лечению. Кто-то однажды мне его описал. Это не болезнь с определенными симптомами, которую можно лечить. Это определенный уровень тревожности. Это то, чего ты хочешь. А хочется от всех отгородиться, оставить на миллион миль позади себя, разорвать все связи и просто существовать, как тебе того хочется самому, на одном из колец Сатурна. И это одиночество на какое-то время делает тебя счастливым. Но в один прекрасный день понимаешь, что тебе требуется помощь, а рядом нет никого…

– Меня уже тошнит от рассказов о ее душевной болезни, – перебила Лена.

Райсевик замер.

– Для всех это главная разгадка: она прыгнула с моста, потому что была сумасшедшей. Из-за диагноза, поставленного десять лет назад в детстве. Да, с моей сестрой не все было в порядке. Да, ей никто не был нужен. Но я ее знаю, и о самоубийстве она не думала.

– Вдруг ты ее все-таки не знала, – его слова прозвучали как оскорбление.

К такому она оказалась не готова. Слова ее сильно задели.

Видимо, он понял, что зашел слишком далеко – сразу же заговорил мягким голосом, но достаточно громко, чтобы магнитофон его записал:

– Прости… Это вырвалось само по себе.

Лена ничего не ответила. Вообще ничего.

«Вдруг ты ее все-таки не знала».

– Лена, можно задать тебе вопрос. Зачем это все?

– Хочу справиться с горем.

– И все же зачем?

Молчание.

Он подошел ближе.

– Почему ты преодолела весь этот путь из Сиэтла? Почему просто не позвонила?

Она репетировала ответ на этот неизбежный вопрос, но все равно была сбита с толку, словно получила удар по голове.

– Я… я пишу книгу, – от смущения покраснели щеки, что ей не понравилось. – О моей сестре. О ее последних минутах шестого июня. Я столько всего про нее не знаю. А я хочу описать, что с ней случилось. С твоей помощью.

Он обдумал услышанное.

– В детстве мы думали, что она – художница, а я – писательница. Кэмбри просила меня написать о ней книгу. А я так и не удосужилась. Думаю, теперь я пытаюсь загладить вину.

– Прости, если мои слова прозвучали грубо, Лена. Не хотел показаться бесчувственным.

Она слегка улыбнулась.

– Рай, прости, что перебила.

Два пустых извинения, произнесенных только ради работающего магнитофона. Друг от друга они стояли в десяти шагах. Словно собирались устроить перестрелку, как герои какого-нибудь вестерна.

Издалека и вблизи капрала Райсевика можно было принять за двух разных людей. Глядя на него, Лена вспоминала спортивный автомобиль, на котором ездил один из бывших Кэмбри – прекрасно выглядел снаружи, но сиденья внутри были порезаны и прожжены сигаретами. Глаза Райсевика впалые, взгляд уставший. Живот урчал нездорово. Но с такими бицепсами он, вероятно, мог бы одним ударом кулака уложить клейдесдаля[7].

– Выглядишь вымотанным.

– Не спал с четверга.

Она ждала, что он объяснит почему.

«Бессонница? Ночные смены? Жена храпит?»

Но он больше ничего не сказал. Наверное, решил, что и этого хватит.

Отсюда ей было видно, что находится в салоне патрульной машины. Заднее сиденье порезано и явно сильно нагрелось на солнце. На коричневой виниловой обивке виднелось несколько рисунков, сделанных чернилами. Ее внимание привлек один, сразу же за водительским местом. Она подошла поближе и узнала нарисованного динозавра.

– У тебя тут граффити.

– Что?

Она показала пальцем.

– Кто-то тут нарисовал…

– Подростки.

Он пошел назад к «Тойоте», стуча ботинками по дорожному покрытию. Лена задержалась у заднего окна патрульной машины, остановив взгляд на забавном мультяшном динозавре, нарисованном голубыми чернилами и заштрихованном легкими тонкими линиями. Оторвать взгляд было невозможно. Этот рисунок она видела раньше.

Нет, точно – она и раньше его видела много раз.

Капралу Раймонду Райсевику совсем не понравилось, что девчонка так долго маячила у его машины, заглядывая в салон сквозь тонированное стекло. На заднем сиденье ничего не было – так что же она высматривает?