Я почти не прислушиваюсь к их болтовне. Из гостиной доносится аромат горячего кускуса, аппетитно пахнет кофе. Я мысленно представляю себе накрытый стол, посередине стоит кастрюля с кускусом, накрытая шерстяной тканью, чтобы не остыла, рядом — горячий кофейник под кашмирским матерчатым колпаком и молочник со сливками, на столе белеют японские фарфоровые чашки, тут же — конфеты, пирожные на меду, печенье с бананами, масло, пастила из гуаявы. Но вот Валентина поднимается со своего места. «Пойду сниму с плиты кускус, наверное, он уже готов. Посмотрим, удался ли он мне на сей раз?» А нья Жожа тем временем продолжает: «Нам давно пора знать себе цену. Я не понимаю, почему мы должны, к примеру, стыдиться своего цвета кожи, почему так боимся этих определений: черный, белый, мулат, квартеронец. Наши земляки словно стесняются своей расы, стесняются своих волос. А чем они хуже гладких или волнистых волос европейцев?» Коллоквиумы в Высшем институте колоний, что находился на площади Принсипе Реал, — бесконечные споры о цвете кожи, о типах лиц, реабилитация африканских ценностей. «Подожми губы, Витор. Он хоть и чернокожий, но парень что надо, и характер у него твердый, начал работать в мясной лавке и уже правая рука хозяина. Милые мои, вы бы только посмотрели, какие он пишет сочинения! Марио Кастрин даже обещал напечатать его интервью в «Спутнике юношества», он представит Витора на первой странице: «Внимание — Витор Мануэл до Розарио с Островов Зеленого Мыса», он черный, но может потягаться с любым белым».

Женщины трещат без передышки, болтают бог знает о чем, Жожа рассказывает, какая история приключилась у нее с английскими туристами. Она, смеясь, передразнивает их ломаный португальский язык. Уж она задала им перцу, будьте спокойны! Пусть лучше убираются к дьяволу, может, это и превосходные люди, но то, что они расисты, — нет сомнения. Я на минутку отлучаюсь, и Жожа, воспользовавшись моим отсутствием, продолжает болтать без умолку. «Нет, вы только себе представьте! — поминутно восклицает тетушка Жожа. — На Сан-Висенти сейчас происходит много такого, что кажется нам диким. Моя знакомая, Танья, написала мне об одном случае. Эти японские рыбаки обзаводятся подружками, оно и понятно, ведь они, бедняги, чувствуют себя такими одинокими вдали от семьи, а наши девушки готовы на все что угодно, лишь бы не умереть с голоду. Однако, если кто-нибудь из них на свою беду надумает обвести своего кавалера вокруг пальца, наставить ему рога, японцы ни перед чем не остановятся, чтобы отомстить. Вот, например, Дудуй, дочку ньи Жоанины из Ломбо, привезли в больницу всю окровавленную. Доктор Абилио прямо из сил выбился, пока остановил кровь. Представляете, это ее так укусил японец, грубое животное! Наши ребята, про-слышав об этом случае, возмутились и решили отыскать рыбака и проделать с ним то же самое, но япошка оказался догадливым и вовремя скрылся. Танья пишет: «Жожа, когда ты приедешь, тебе бросится в глаза множество очень странных вещей». Конечно, японцы невероятно обнаглели. Случись такое со мной, я так и написала Танье, разгуливал бы этот рыбак с моей отметиной».

В дверях появляется Валентина и, извинившись за небольшое опоздание, приглашает гостей к столу: «Пожалуйте, дорогие мои, а то кускус остынет». Нья Жожа и не думает отказываться. «Вот и хорошо, милая, как раз подоспело время ужинать. По совести говоря, мне давно хотелось отведать кускуса». Надо сказать, что не у одной только Жожи слюнки текут. У доны Жужу, у доны Франсискиньи — у всех глаза разгорелись при виде любимого блюда. Дона Жужу пробует блюдо и принимается расхваливать хозяйку. Жожа и дона Франсискинья вторят ей. Кускус — приготовленные на пару кусочки теста из рисовой или кукурузной муки — получился на славу: нежный, мягкий, несмотря на недостаточно глубокую кастрюлю, и, даже намазанные маслом, ломтики приятно отдают корицей. Блюдо удалось Валентине на славу. Она знает, как много это значит. Престиж хозяйки дома на Островах определяется ее кулинарными способностями. Зеленомыска должна уметь приготовить три вещи — настоящую кашупу, сладости и вкусный кускус. Теперь поговорим о доне Жужу. За весь вечер она не проронила ни слова, только слушала других и поддакивала, почти не раскрывая рта. Но если уж она заговорит, то попадает в самую точку. Увлеченный колоритным рассказом ньи Жожи, я оставил в тени дону Жужу — это непростительный промах. Она не заслуживает такого отношения и никогда не заслуживала, простите меня, нья Жужу, поверьте, я не со зла. И сейчас, во время еды, я все внимание отдам вам, согласны? Она сидит напротив меня, сдержанная, скромная. Манеры у нее мягкие, спокойные, юна все делает неторопливо — говорит, разрезает кускус, подносит чашку к губам. Движения ее размеренны, так же как и слова. Кажется, что она заранее продумала, как надо сесть, подняться с места, поднести ко рту ломтик кускуса, как размешать кофе со сливками и вытереть губы салфеткой. «Дона Валентина, очень вкусно, прямо объедение!» Я обращаю внимание на то, что кожа у нее очень светлая. Дона Жужу родилась на острове Фогу, в жилах ее нет негритянской крови, и тайна ее генеалогического древа хранится за семью печатями в ящике секретера. У всех уроженцев Фогу схожая родословная. А я хочу воздать ей по заслугам, и это не просто любезность хозяина дома, отнюдь нет, дона Жужу — креолка до мозга костей. «Я зеленомыска, очень этим горжусь и никогда не скрываю своего происхождения. Иногда кто-нибудь здесь, в Лиссабоне, спрашивает, не бразильянка ли я, подобный вопрос приводит меня в негодование. Какая я вам бразильянка?! С чего вы взяли? Нет, господа, я с Островов Зеленого Мыса и иной родины знать не желаю, я ведь не какая-нибудь замурзанная служанка, что ведет тут развеселую жизнь и выдает себя бог знает за кого, нет, господа, я с Островов, я исконная зеленомыска, родом с Фогу, — вот так я говорю всем и всюду, куда бы меня ни занесла судьба». Речь и манеры у нее спокойные, мягкие, дона Жужу умеет увлекательно рассказывать, у нее приветливая, ласковая улыбка, и послушать ее — одно удовольствие. Она высказывает свои суждения о жизни, и если говорит на португальском языке — то с акцентом, если же по-креольски — то свободно. Когда ей случается говорить на креольском диалекте родного острова, это у нее тоже отлично получается. «Ведь криольо — язык колыбели, язык моей родины, и я не могу от него отречься, как не могу отречься от родных мест, я прихожу в ярость, когда вижу этих вертушек, что давно уехали с Островов Зеленого Мыса и теперь стараются скрыть, откуда они родом. Я встретила одну такую особу на Тиморе, она уверяла, будто отец у нее бразилец, а мать португалка. И так уж она старалась провести меня, а я-то все приметила — и цвет ее кожи, и волосы, хоть она хотела все это скрыть, но все же достаточно было одного пристального взгляда, чтобы я узнала в ней землячку. Я спросила, как ее фамилия, и тут же сказала про себя: да ты, голубушка, с острова Брава, из семьи тех самых Фариа с Брава, и через несколько дней действительно убедилась, что я была права». Точь-в-точь такую же историю недавно рассказала Жожа. Это случилось с ней на открытой площадке возле ресторана в Рибамаре в квартале Алжес. «Я спросила ее без обиняков: вы случайно не родственница ньо Онтоне Тутуда, с Санту-Антана, того самого, что торговал на рынке? Увидев, что я не собираюсь дипломатничать, она прикусила язык и растерялась. Я поначалу чуть было не обозвала ее нахалкой, но, когда она присмирела и стала тише воды ниже травы, я промолчала — с такими людьми я веду себя сдержанно». Я было подумал, что о Виторе мои собеседницы уже забыли, но тут дона Жужу, держа ломтик кускуса в руке, осторожно и словно бы между прочим спросила: «Жожа, а сколько лет Витору?» — «Семнадцать». — «Милая, — подала голос дона Франсискинья, — да он у тебя в расцвете сил». Услышав это заявление, я стал размышлять о чем-то своем и очнулся только тогда, когда речь уже зашла о том, что в нынешние времена нашим землякам живется не сладко, им здесь не доверяют. «Да, теперь приходится туго. Знаете, если где-нибудь им и удается хорошо устроиться, так это в Дакаре. Оттуда они уезжают обычно в Лиссабон, потом из Лиссабона в этот сумасбродный Роттердам, и уж там-то они живут в свое удовольствие: у одних обедают, у других ужинают, соотечественники их поддерживают, помогают им. Не знаю, в чем мы провинились, только повсюду на нас косятся — не известно, почему — и всюду нас ждут неприятности. Стоит только зеленомысцу хоть чуть-чуть оступиться, сделать один неверный шаг, и конечно — ему вовек не освободиться от подозрений». Однажды в гостях у тетушки Консейсао Медины, что живет в районе Сан-Бенто — она как раз отмечала свой день рождения, и в доме было полно гостей, — Жожа сказала: «Мир перевернулся вверх ногами. И все из-за этой заварушки с террористами. Знаете, сверчок под камнем тихохонько верещит и если наступить на него, то раздавишь, но дай ему волю — он высоко взлетит». — «Конечно, нечего соломенному чучелу прыгать через костер», — подхватил кто-то из гостей. «Это уж точно, только сдается мне, многое у нас делается не так, как надо». — И нья Жожа оглянулась по сторонам, она знала здесь всех, кроме двух девчонок в узеньких мини-юбках — откуда они тут взялись, неизвестно. Волосы выпрямлены в парикмахерской, веки подведены зеленым, на одной из них курточка в обтяжку — а она такая толстушка. Другая тоже полновата. Препотешная особа, явно претендует на утонченность. И обе умничают изо всех сил. В бытность свою на Сан-Висенти эти девицы явно занимались тем, что заманивали к себе в дом клиентов и где-нибудь в квартале Монте-де-Сосегу, на Ломбо или на улице Коко целыми днями ожидали, не постучит ли кто в дверь. Сразу видно, чем они занимались дома, недаром обе так громко хохочут, и у обеих эти развязные манеры и такой грубый язык — точно у портовых грузчиков; ни воспитания, ни приличных манер, сразу видно, откуда явились эти две девицы, — из квартала Рабо-де-Салина или с улицы, которая у нас называется Налей-ка-еще-пивка. А теперь они пытаются выдать себя за интеллигентных девушек. Впрочем, на какие только хитрости не пойдешь, лишь бы взять у жизни свое. А что это за паренек, вон тот, что сидит поодаль, ощерившись, точно кусачий щенок? Может, он тоже один из тех — из осведомителей? Оглядевшись наконец по сторонам, Жожа вдруг заявила, что ничего не смыслит в политике. Однако окружающие подумали, что она сделала это неспроста, и промолчали. Здесь не место для подобных тем. Даже молодежь, даже студенты не рискнули поддержать этот разговор. Нажить себе неприятности ничего не стоит — даже сам не заметишь, как это случилось. Ведь никогда не знаешь толком, что собой представляет твой собеседник и какие у него намерения. В наше тревожное время даже соотечественникам нельзя доверять. Но все-таки, скажите на милость, кто они такие, эти две красотки, что незваные явились в дом к нье Консейсао Медине? Разве вы не слыхали, что сейчас даже среди женщин немало осведомителей? Все вынюхивают, все высматривают, а потом доносят куда следует? Ну, а что думают о политике другие гости? Всех, конечно, расспрашивать не стоит, но такого близкого знакомого, как инженер Ваз, — все его зовут просто Жо, — можно было бы спросить. Этот не станет уходить от ответа, подобно тетушке Жоже. Но все же кто эти молодые особы, что пришли без приглашения? Остается только гадать. Вероятнее всего, это девицы легкого поведения, посетительницы злачных мест, постоянные клиентки баров на Кайс-до-Содре, поджидающие моряков или прожигателей жизни — молодых людей, которые не знают, как убить время. Эти девицы, так же как и те креолки, что приехали в Португалию с Островов Зеленого Мыса в надежде на легкий заработок, мечтают о жизни веселой и беззаботной, а сами между тем незаметно для себя втягиваются в неприятные и, в общем-то, довольно обременительные дела. Жизнь трудна, предметы роскоши стоят дорого, клиентов оказывается не так уж много. Эти девицы одна за другой начинают заниматься грязными делами — служить осведомителями. Итак, никто здесь не знает толком, кто эти две развязные особы с вызывающе размалеванными лицами, в узеньких мини-юбках, сковывающих движения. Если судить по их высказываниям, то их можно принять то за отчаянных леваков, то, напротив, за ультраправых. Никто не знает, откуда они взялись, но все явно их опасаются. Осторожность — это самый верный способ уцелеть, береженого бог бережет. Кроме того, гости пришли сюда веселиться, а не беседовать о политике. Играет музыка, все танцуют, подходят к столу, закусывают, праздник будет длиться весь вечер, а может быть, затянется и до глубокой ночи. А вот темнокожая девушка в модном платьице и красивых туфельках ни у кого не вызывает подозрений — это серьезная особа, так же как и сопровождающие ее двое парней. Тот, что повыше, учится на инженерном факультете, второй — на юридическом. А девушка — ее зовут Зилда — слушает курс фармацевтики в Коимбре. Ее вряд ли можно назвать хорошенькой, хотя стройная фигурка привлекает к ней всеобщее внимание. Жожа глядит на нее с любопытством. «Зилда, ты на днях была такая миленькая с прямыми волосами, почему ты теперь их не причесала так же?» Не одну Жожу удивила прическа Зилды, недоумевали все, кто давно знал эту девушку. «Но раз у меня такие волосы, нья Жожа, отчего бы мне не оставить их такими, как есть». И она засмеялась, обнажив ровные зубы. «Девочка, но ведь прежде ты их распрямляла». — «Прежде — да, а теперь не хочу. Нья Жожа, зачем прятаться от того, что является исконно твоим? Европейцы — одно, мы — другое. Зеленомысец должен оставаться самим собой, разве я не права?» Никогда прежде Жожа не слышала таких речей. Может быть, Зилда немного и рисуется, но все-таки в ее словах что-то есть. Все девушки из кожи вон лезут, стараясь гладко причесать волосы, на все идут, лишь бы быть похожими на европейских женщин, а Зилда, такая юная, такая прелестная, не желает этого делать. Нынешняя молодежь не желает идти на поводу у моды. Она все делает наоборот. Витор тоже как-то раз высказывал дома подобную точку зрения: «Матушка Жожа, пора нам отказаться от колониального наследства». У теперешних молодых людей прямо мания какая-то все переиначивать по-своему. Но вернемся к вопросу о прическе: почему же все-таки эта умница Зилда ничего не хочет делать со своими волосами? «Сейчас это модно, нья Жожа, вы не верите? Я просто не знаю, как вам это доказать»! — И она рассмеялась, увидев растерянное выражение лица тетушки Жожи. «Нья Жожа, мы объявили войну подражательству, — сказал один из пришедших с Зилдой парней. — Мы признаем морну, коладейру и креольский язык. Ведь мы африканцы, и внешность наша должна соответствовать этому имени». Жожа даже подскочила на месте. «Милый, ты, по-моему, перегибаешь палку. Значит, и жениться вы собираетесь только на негритянках?» — «Вот именно, нья Жожа». — «Конечно, ребята, каждый волен поступать так, как подсказывает ему собственный разум, но выслушать меня вам все-таки не помешает. Белые девушки издавна привлекают мужчин с черной кожей, уж мне-то можете поверить. На ком женаты наши земляки, живущие в Гвинее? На белых. Ангольский врач, что был проездом на Островах Зеленого Мыса, тоже женат на белой. Многие из тех, кто занимает крупные посты в Анголе, женятся на португалках. В Мозамбике такое явление тоже не редкость. Вы, наверное, уже не застали здесь индийского врача из Гоа, — его звали Гайтенде, — так вот он тоже выбрал в жены португалку, о ней еще писали в газетах. А вы что утверждаете? «Мы — африканцы». Да перестаньте вздор молоть! Какие мы африканцы? Что у меня от африканки, да и у вас тоже? Цвет кожи? Да какое это имеет значение? Я зеленомыска, и вы все зеленомысцы. Цвет кожи! Что это, спрашивается, за понятие? Да у многих из наших земляков кожа белее, чем у португальцев. Если кто-то захочет заставить меня отречься от родины — я ни за что не соглашусь. Но знаете ли, ребята, цвет кожи для нас не главное, что черный, что белый — все едино. Белому нужен черный, черному нужен белый. Вот как у нас в народе говорится: «Вы, сеньор, белый, я — черный, я уважаю вас, сеньор, но без меня вы ничто; белый — это бумага, а без чернил она нема». И наши соотечественники правы. Что бумага без чернил, что чернила без бумаги — одно и то же, оба друг без друга ничего не стоят».